Кресовой. Подходи, когда разгрузят продукты, не то заподозрят, что хочешь украсть или тайно купить.
— Разве можно завязывать такие знакомства с каждым встречным? Могут тебя погубить!
— Степан Васильевич меня погубит! Фалек, Фалек, разве можно никому не верить из-за того, что находятся подлецы?! — вспоминаются Наталке идущие на смерть украинцы, — Да знаешь ли ты, кто такой Степан Васильевич? Это же родной брат Станиславы Васильевны Снегур, она с ним познакомила.
Молчит Фалек — что может ответить? Наталка доверчива, ее душа открыта людям, и люди раскрывают ей свои души. Люди! Достаточно одного негодяя, чтобы ее погубить. Никто не знает, сколько негодяев во Львове, встречался с ними здесь, в гетто, и за его стенами.
Прижалась Наталка к Фалеку и тоже умолкла. Последняя встреча, а она читает нотации. Мало ли за эти месяцы обижали любимого, отворачивались, гнали прочь!
— Не знаю, что случилось со мной, извини за глупую лекцию, — шепчет Наталка в самое ухо, целует.
Дошли до больницы, вошли во двор, обнялись и никак не могут расстаться, боятся вымолвить слово, нарушить счастье последних мгновений. Так бы вечно стоять… Вырвался Фалек из объятий Наталки, щемит сердце, хоть вой.
— Поцелуй Ганнусю, пусть не забывает отца! — шагает Фалек в глубь гетто. Спешит, может сил не хватить, неудержимо тянет к Наталке.
Утром Фалек поведал доктору Гаркави о страшной беде Рахили., Долго расхаживал доктор по своему кабинету, перебирал за столом какие-то бумаги и книги.
— Проще всего и безопасней для всех вызвать искусственные роды, тогда погибнет только ребенок, еще не начавший самостоятельно жить. Для здоровья матери нет опасности, это я гарантирую. Задним числом невозможно оформить рождение ребенка, беременность вашей Рахили зафиксирована участковым врачом, значит, в медицинском и жилищном отделах, возможно, и в службе порядка. Наивно думать, что все эти чиновники станут ради Рахили рисковать своей жизнью. И станут ли соучастниками все жители вашей квартиры?!
— Значит, выход только один! — не поймет себя Фалек: здоровью матери не грозит опасность, но от этого легче не стало.
— С точки зрения медицинской имеется только один выход, с точки зрения человеческой этот выход претит. Новый немецкий приказ — еще один шаг к уничтожению еврейского народа. Не должны рождаться дети, на нынешнем поколении должна закончиться еврейская жизнь. Ни один народ не может и не должен смириться со своей гибелью, и если ваша Рахиль способна на подвиг — я ей помогу. В седьмой палате сыпнотифозного отделения вчера умерла Этель Лихтенштейн, за день до этого скончалась ее пятидневная дочка. Положим Рахиль в сыпнотифозное отделение, зафиксируем ее смерть, продолжим жизнь Этель Лихтенштейн и ее пятидневной дочки. Бог поможет, Рахиль родит дочь. Родится мальчик — что-нибудь придумаем. Но рожать придется в сыпнотифозной палате. После родов Певзнеры уже не смогут жить у сестры, Этель Лихтенштейн со своими детьми должна начать новую жизнь там, где ее не знают. Больше ничем не могу помочь.
Возвращается Фалек домой, обдумывает предстоящий разговор с Певзнерами. Роды ныне — подвиг, сражение беспомощных рожениц, их семей и врачей с беспощадным, сильным и вездесущим врагом. Близорукий, худой и тщедушный доктор Гаркави — настоящий герой. Наверное, не стерпел бы пощечины полицая, как тогда он, Фалек. Не всякая жизнь — благо, может быть благом и достойная смерть. Как бы поступил на месте Хаима, если бы должна была рожать Наталка?.. Является ли подвигом бессмысленный риск? А как же судьба еврейского народа? Победит Гитлер — нацисты уничтожат еврейский народ, новорожденные ничего не изменят.
Вошел Фалек в комнату, сели ужинать, никто ни о чем не спрашивает. Жизнь людей этой комнаты и его, Фалека, жизнь зависит от решения Гаркави, от их решения. Не в праве ничего скрыть, ничего не желает скрывать.
— Доктор Гаркави готов сделать выкидыш, и это совсем не опасно для матери. — Сделал Фалек паузу, никто не нарушил тишины. — Если Рахиль решится рожать — поможет, но рожать придется в сыпнотифозной палате. Рахиль должна будет принять имя и фамилию Этель Лихтенштейн, умершей с новорожденной от тифа. Пройдут роды благополучно — вам, Хаим с Рахилью, придется начинать жизнь в другой квартире, где с Певзнерами никто не знаком. И знаете, что еще сказал доктор Гаркави? Что готов пойти на все это, чтобы на нынешнем поколении не закончилась жизнь еврейского народа.
Больше Краммер ничего не сказал, и так ясно: роды могут закончиться гибелью не только Певзнеров — всех здесь присутствующих.
Взял Хаим Певзнер руку жены, погладил, поцеловал:
— Что скажешь, Рахиль?
— Можешь, Хаим, назвать меня дурой, хочу рожать, не могу стать убийцей ребенка, который так же мне дорог, как Сима и Клара, носящая имя покойной мамы.
— Ты совсем не дура, Рахиль! — обнимает Хаим жену. — Ты не дура, Рахиль, и ты таки родишь, но не дочку, а сына, чтобы было кому мстить изуверам.
В девять вечера у Рахиль начались схватки. Могли дойти до больницы, но этого нельзя делать. Как и было договорено, Хаим и Фалек привезли на ручной тележке. Притащил Фалек носилки, отнесли Рахиль в покойницкую сыпнотифозного отделения. На полу лежат трупы, роженицу положили на деревянную кушетку. Фалеку надо бежать за Гаркави, Рахиль боится оставаться с покойниками. И Хаиму невозможно задерживаться: это вызовет подозрение. Расцеловал Хаим жену и шепнул:
— Думай только о нашем ребенке и благодари бога, что ты среди умерших, а не среди живых мучителей.
Вышли, закрыл Фалек на ключ покойницкую и помчался в кабинет главврача.
Одевается доктор Гаркави, беседует с Краммером:
— Хорошо, если сразу начнутся роды, нам в покойницкой долго нельзя находиться. Если схватки затянутся, придется Рахиль одной полежать с покойниками, вы незаметно наведывайтесь. Начнутся роды — запрете меня в покойницкой и гуляйте поблизости. Войдете, когда из-под двери покажется кончик белой бумажки.
— А если явится служба порядка или гестапо и потребует открыть дверь? — От этой мысли тяжелеет затылок и сжимается сердце.
— Эти паны в дневное время не совершают экскурсий по сыпнотифозным палатам еврейской больницы, ночью тем более найдут получше занятие. Если все же нагрянет такая беда, отводите, проявляйте находчивость, пугайте завшивленными сыпнотифозными трупами.
— А если не испугаются и прикажут открыть?
— Значит, такова наша доля, — доктор Гаркави тщательно моет руки, трет щеткой. — Пойдемте, Краммер, непривычное соседство с покойниками может вызвать у роженицы нежелательные эмоции.
Пришли в покойницкую, подошел доктор Гаркави к Рахили, приветливо спрашивает:
— Как самочувствие?
Смотрит на доктора и не может ни слова вымолвить. Никогда в жизни не оставалась наедине с покойником, а тут ночь, тусклый свет, изуродованные болезнью и голодом трупы.
Понимает доктор состояние своей пациентки, улыбается ласково:
— Отвернитесь, Краммер, начинаю осмотр… Голубушка, все прекрасно, отходят воды. Только не вздумайте кричать, иначе всем гибель. Думайте о ребенке, только о том, что должны дать ему жизнь.
— Я буду думать о ребенке! — чуть слышно прошептала Рахиль, благодарно блестят черные большие глаза.
— Краммер, закрывайте нас и приступайте к обязанностям!
Закрыл Краммер на ключ покойницкую, поражен мужеством доктора. Одно дело слышать о благородстве о мужестве, другое — видеть это, совсем иное — самому быть мужественным. Доктор, наверное, не думает о мужестве, а поступает так, как велит совесть. Конечно, и доктору Гаркави страшно, но главное не страх — исполнение долга.
Размышляя о бесстрашии Гаркави, забыл Фалек о своем страхе, заходит в палаты и снова шагает к покойницкой. Не заметил, как прошло время, и в дверной щели показался уголок белой бумажки.
Рахиль, к счастью, родила не сына, а дочь. Теперь они — Этель и Марьям Лихтенштейн. Бывшую
