решили», «мы сделали». Надеялся на его тайные связи и опасался их. Так и жили: друг друга поддерживая (оба отвечали за выполнение немецких приказов), накапливая недоверие, отчужденность и ненависть, демонстрируя взаимную привязанность и дружбу, которых давно уже не было. Объявляя о контрибуции, Ротфельд намекнул на свои высокие связи; когда ценности отвез Граббе, стало ясно, куда тянется нить. Это был прямой выигрыш Ротфельда и задача со многими неизвестными. Он, Ландесберг, так и не понял, вся ли баснословная сумма присвоена или только определенная часть. Самое главное: не знал участников сделки, казалось вероятным участие Катцмана. Вел себя осторожно: всегда опасно доносить подчиненному на начальника, тем более еврею на немца. Был Катцман или не был в доле — его, Ландесберга, как опасного свидетеля, могли повесить на первом суку. Когда Энгель начал расспрашивать о контрибуции, стало ясно, что Катцман хочет утопить Ляша. Ум, осторожность, многолетний адвокатский опыт и на сей раз определили правильную линию поведения. В мельчайших подробностях доложил о контрибуции, но ничего не сказал о своих подозрениях. Правильно сделал: за арестом члена юденрата Клямберга последовало задержание Ротфельда. Он не долго сидел в камере управления СС и полиции — меньше суток. Вернулся окончательно сломленным — не председателем, даже не человеком — куклой с испорченным механизмом. Узнал Ротфельд об исчезновении губернатора Ляша, стал бояться собственной тени, жил затравленным зверем, вызывая у окружающих, даже у него, понимавшего все сложности ситуации, презрение, брезгливость. Его, Ландесберга, устраивал такой Ротфельд, им можно было вертеть как угодно. Энгеля и Силлера тем более должен был устраивать, и несмотря на это — «инфаркт». Назначая его, Ландесберга, председателем, не сказали в чем дело. А в чем дело? Победил Катцман, исчез Ляш, Ротфельд стал ненужным свидетелем опасных событий. Ничего нового, и до войны исчезали свидетели крупных афер. Ничего нового! Теперь могут убить и за то, что не станешь участником немецкой аферы. Многому научил горький опыт Парнаса и Ротфельда, немецкие власти должны быть довольны. Они будут довольны, аппарат юденрата станет действовать как заводимый им часовой механизм. Нет, он только головка часов, Катцман заводит часовой механизм. И все-таки он — не головка, человек — не машина: его ум, талант, изворотливость могут дать власть или бросить в адскую бездну. Не теперь и не в гетто. И в гетто! И в этих стенах живут хозяева и рабы, но желающему жить хозяином в гетто приходится мириться с долей надсмотрщика. Кто же он — надсмотрщик или раб?
Вышел Ландесберг из-за стола, стал у картины художника Берхта, разглядывает спящего Иакова и бога, возвысившего его до вершителя еврейских судеб. Бог ли возвысил? Сам Иаков возвысился своим умом, хитростью, волей. Чем хуже и сложнее ситуация, тем больше жизнь и будущее зависят от ума и смекалки. Не уповая на бога, надо пасти свое стадо…
Распахнулась дверь — вошел Силлер. Приблизившись к Ландесбергу, подмигнул ему и ткнул пальцем в бок:
— Новый председатель советуется с богом?
— Новый председатель знает, от кого получать указания! — почтительно приветствует Ландесберг своего юного и опасного шефа.
Силлер расхохотался, обнял за талию Ландесберга и подвел к вольтеровским креслам, сел, указав на место председателю юденрата. Достал золотой портсигар, любуется непонятной алмазной монограммой. Хорошо быть комендантом еврейского гетто! Хорошо, но нелегко, весьма и весьма нелегко. Крупномасштабные задачи должен решать минимальными силами, состоящими в основном из самих же евреев. «Каждый солдат предназначен для дел боевых! — подчеркнул как-то группенфюрер Катцман. — Ваша главная сила, герр комендант, — ваша находчивость». Находчивость! Катцману она дала чин группенфюрера, ему, Силлеру, своей находчивости недостаточно. От этого скользкого и хитрого типа зависит судьба, благополучие, карьера. Более того — сама жизнь. Если Ландесберг не проявит «находчивости», отправят на съедение русским морозам. Как этот тип себя поведет, получив приказ об акции в гетто? А как бы поступил он, Силлер, получив такой приказ в отношении немцев? Нечего сравнивать: немцы — властелины, все прочие — живность. Фюрер решил ликвидировать в Лемберге еврейскую живность, ему, Силлеру, доверено это важное дело. Хитрость одних евреев должен использовать для переработки всех остальных. Затем и их! Но прежде всего надо суметь задействовать еврейскую хитрость в интересах немецкого дела, только тогда безотказно заработает весь механизм. А может, Ландесберг изберет путь Парнаса? Тогда прощай, прекрасное комендантское кресло… Ландесберг — не Парнас, надо только чтобы страх и надежда шли рядом, не обгоняли друг друга.
— Пришел для конфиденциальной беседы, — доверительно сообщает Силлер. — Каково ваше мнение о событиях на фронте?
— Судя по сводкам главной квартиры, инициатива, хоть и осложненная русским морозом, по-прежнему в немецких руках, — осторожничает Ландесберг. Глупо дразнить коменданта неудачами непривычной для немцев русской зимы.
Силлер тоже уверен, что все дело в морозах, наступит весна — и победоносно закончится восточный поход. Сегодня надо преувеличить немецкие трудности — этот тип легче проглотит пилюлю.
— Конечно, во всем виноваты морозы, но, между нами, из-за них возникли проблемы, и очень нелегкие. Не взята Москва, усложнилось снабжение войск, приходится урезывать потребности тыла. Немецкого тыла, и тем более потребности новых немецких земель. В этих условиях решено сократить население Львова. Из вашего района подлежат выселению в сельские местности пятнадцать тысяч евреев. Кто работает на предприятиях, должен и дальше работать, необходимо избавиться от балласта — неспособных к труду. Вот какая ответственная задача стоит перед нами, и решить ее надо в пятисуточный срок. А если не решим? Если не решим — меня отправят на фронт. Перспектива не из приятных, но ваша, не стану скрывать, — значительно хуже. Не даст юденрат пятнадцать тысяч евреев — всех его членов и служащих отправят на виселицу. Всех, в первую очередь — вас, председатель. Вот так, и без всяких «инфарктов»! Ничего не поделаешь, невыполнение правительственного задания карается по суровым законам военного времени.
— Герр комендант, каким образом мы должны дать пятнадцать тысяч евреев? — отгоняет Ландесберг мысль о кровавых событиях.
— Не образом, а действием! — шутит Силлер. — Прежде всего вы должны отобрать кандидатов, затем ваша служба порядка соберет стадо и с украинской полицией отправят в Яновский лагерь. Строптивых и других, по вашему усмотрению, можно сдавать в тюрьму гестапо на Лонцкого. Вопросов нет?.. Тогда желаю удачи, столь необходимой мне, вам, юденрату и прочим евреям. Всего наилучшего!
Силлер поднялся, помахал на прощание рукой — то ли поприветствовал, то ли погрозил — и вышел.
Ландесберга мучают беспросветные мысли. Ротфельд и он уже многим пожертвовали, — ради чего? Спасают не только себя — всю общину. Спасают ли? Ненасытные немецкие власти требуют все новые и новые жертвы. Ужасная акция стариков унесла девять тысяч еврейских жизней, многие тысячи погибли при переселении в гетто. Многие! Из ста шестидесяти тысяч осталось около ста двадцати. Выполнит этот приказ — останется только сто тысяч. А что такое сто тысяч? Шесть таких акций! С какой-то акцией и его отправят на смерть. Нет-нет, не могут всех уничтожить: труд работников предприятий нужен Германии, Силлер сказал не трогать их. Очевидно, идет чистка захваченных земель от непродуктивных элементов, прежде всего от евреев, не способных к труду, и тех, чей труд не нужен. Чистка или новый этап планомерного уничтожения? Его руками!.. А может, выселяемых из перенаселенного Львова увезут в сельскую местность? Как тех стариков! Никто из них не прислал весточки, ходят страшные слухи о том, как их убивали. И Силлер не очень скрывает суть акции («Надо избавиться от балласта!»). Ни к чему им возиться с евреями — доставать транспорт, перевозить, где-то устраивать, если переселение в гетто использовали для многих убийств. А как используют отказ юденрата выдать пятнадцать тысяч евреев? Придется принести еще одну жертву, это единственный шанс на спасение общины, это его единственный шанс… Кого им отдать? Прежде всего преступников — воров и грабителей. Прежде всего! Самые ловкачи и проныры, ходят слухи, действуют в доле с полицией. Вполне возможно! Не лучшие служат в полиции… Кого же отдать? Уже однажды спасенных стариков и старух? В гибнущем гетто их дни все равно сочтены. Нищих и инвалидов, давно ставших непосильным грузом общины? Детей из приютов, обреченных на голодную смерть? Безработных, не имеющих ни единого шанса на жизнь? Так ведь об этих беспомощных община должна заботиться в первую очередь. Пустые слова! Надо мыслить не довоенными категориями, бессмысленно спасать умирающих, их смертью надо сохранить избранных. А сможет ли после этого жить? Сегодня не Ротфельд, даже не Силлер,
