кормят обедами. Мне ничего не надо, только бы вы были живы. Это письмо постараюсь передать через Ф. Целую несчетно и прижимаю свое несчастное сердце к твоему верному сердцу. Гершон».
Прочел и задумался. Видит, как Наталка читает письмо и рыдает. Их сердца сами все знают, не надо «своим несчастным сердцем» наносить новые раны Наталкиному верному сердцу. Жирно заштриховал последнюю фразу, осталось: «Целую несчетно Гершон».
Надо бы еще одно письмо написать. В Коломые родители и сестра Ида. Не отправить письмо, и читать, наверное, некому. В нынешнее время евреи желают друг другу не жизни, а легкой смерти.
Бекельбойм привел Фиру. Встреча состоялась вечером на Пелтевной. Обнялись и расцеловались, как родные после долгой разлуки, смешались улыбки и слезы.
Рассказал Фалек о своем чудесном спасении, Фиру расспрашивает, как пережила акцию.
— Пришлось выйти замуж! — горестно сообщает Фира.
— За кого?
— За Лазаря, соседа-вдовца.
— Ужасный характер, ты же его не терпела.
— И теперь не терплю, его дети невзлюбили меня.
— Зачем же?!
— Какой другой выход? Трое детей! Случись чудо — упала бы с неба работа, — кто бы о них позаботился и выискивал крохи, чтобы не сдохли с голоду? Как безработная пошла бы с детьми в счет пятнадцати тысяч. Вот и пришлось стать гаусгальт{42}, теперь мое право на жизнь — мельдкарта Лазаря. Ничего не поделаешь, тяну лямку жены ненавистного и матери ненавидящих меня его детей.
— Бумага о браке все выдержит! — пытается успокоить ее Фалек.
— Бумага выдержит, выдержу ли я! — вырвалась Фирина боль. — Лазарь оказался значительно большим негодяем, чем я думала. Надо терпеть, надо спасать детей. — Сказала и подумала: «Мои переживания покажутся Фалеку смехотворными, глупыми. Не мирное время, живем в море человеческой крови», — вслух же сказала: — А в общем ничего, у многих похуже. Как твои дела, как Наталка?
«Чем Фире помочь? Почему бы Гершону Акселю не жениться на Фире? Изменить Наталке! Не измена, а фикция, надо спасти человека». Предлагает, как само собой разумеющееся:
— Зачем тебе этот противный Лазарь, брось его и выходи замуж за мой документ. Поменяем жилплощадь…
Уткнулась Фира в плечо и рыдает:
— Где ты был раньше? Жили бы как брат и сестра, всей бы душою заботилась. Теперь невозможно, немыслимо.
— Не сомневайся, Наталка поймет.
— Наталка поймет! — соглашается Фира. — Только дело не в ней — в Лазаре. Из злости не даст развод, а без этого ни один раввин не расторгнет наш брак, не зарегистрирует новый. Если бы даже нашелся такой сумасшедший раввин, Лазарь отомстил бы мне, тебе и ему. Не надо больше об этом, поговорим о тебе, о Наталке.
«Фира права, не пробить стену из торы, талмуда и человеческой подлости. Надо искать другой выход…» — Достал из кармана письмо, просит Фиру:
— Завтра днем, между двенадцатью и часом подойди к юденратовскому складу на Кресовой, возчик Бородчук привезет на подводе товар. Передай для Наталки.
— Передам. Встретимся здесь, в это же время.
Придя утром на фабрику, Фалек чувствует себя спокойно, уверенно — постоянный рабочий. Присматривается к окружающей обстановке: кожевенная фабрика — небольшой двухэтажный дом с мрачными цехами-клетушками, заставленными старыми дребезжащими станками и щитами с натянутой кожей. Густой кислый смрад обволакивает евреев-рабов и девять вольнонаемных рабочих.
Тащит Фалек сырье, переносит готовые кожи, работа кажется полегче вчерашней. В обеденный перерыв вышел во двор, нежданно-негаданно встретился с Яковом Шудрихом. Обрадовался, подбежал, жмет руку:
— И вы здесь!
— И я здесь! Очень рад, Краммер, что мы повстречались.
«Краммер!» — улетучилась радость, приблизилась смерть. Чего испугался, это же Шудрих! После неожиданной встречи у юденратовского объявления о сдаче мехов Фалеку очень хотелось вновь встретиться. Так и не вышло. С Шудрихом надо быть откровенным, он поможет.
— Не знаю, как теперь ваша фамилия, только я уже не Фалек Краммер, а Гершон Аксель.
— Аксель, так Аксель, что же произошло с Краммером? — Шудрих разглядывает с любопытством своего собеседника. — А я ведь вас безуспешно искал, теперь ясно, почему не нашел.
Поведал Краммер свои злоключения, рассказал о Наталке, Ганнусе. Сам не знает, почему скрыл правду от Ройзмана, а рассказал малознакомому Шудриху. Чтит поэта, полюбились его стихи, открыли новые горизонты. Стихи Шудриха! Может, в них дело? Конечно, в них, стихи — сердце поэта, потому Шудрих стал близким, родным. Вспоминается, как в стихотворении «Утро» Шудрих славил наступившую советскую эру, писал о счастье. Где оно, это счастье? Не спросил, продолжил вслух:
— Растоптано счастье, наступила беспросветная ночь. Как жить, на что надеяться? Делаю вид, что живу, — со страхом жду новую акцию. Не лучше ли сразу свести счеты с этой отвратительной жизнью, не лучше ли из многих смертей выбрать ту, что полегче?
— Можно выбрать ту, что полегче, если не верить, что наступит победа и справедливая жизнь.
— Какая победа, какая справедливая жизнь? — недоуменно глядит Краммер на Шудриха.
— Значит, конец, всемирный потоп?
— Во всяком случае, для евреев, — печально констатирует Фалек.
— Почему всемирный потоп, почему только для евреев? Когда-то у кого-то читал о циклах истории, о том, что все человеком созданное им же низвергается в бездну. А люди из века в век создают будущее для своих поколений.
— И теперь создают?! — скептически улыбается Краммер.
— И теперь! — уверенно отвечает Шудрих. — Будущее всегда противоборствовало с прошлым, побеждало, терпело поражения и опять выходило на дорогу побед. Таков тернистый путь человечества.
— Ничего нового! — возмущается Краммер. — За четыреста лет инквизиции в Испании сожгли тридцать тысяч, а за пять дней мартовской акции львовское гетто потеряло пятнадцать тысяч евреев. Сколько потребуется дней для уничтожения еврейского населения Львова?!
— Не одних евреев хотят уничтожить. Галиция объявлена частью Германии. Недавно прочел в «Газете львовской», что во Львове на одного немца приходится двадцать восемь ненемцев, а в других районах дистрикта — значительно больше. — Сделал паузу, внимательно посмотрел на Краммера. — Понимаете, немец стал единицей измерения населения дистрикта. Мало немцев — плохо, больше немцев — лучше! А когда будет совсем хорошо?! С евреев начали, планируют гибель всех! Инквизиторам ни к чему были такие масштабы убийств, власть аристократии — нерушима, на земле жило мало людей, им подходили работники всех национальностей. Пришла к власти новая знать — буржуазия, поначалу она тоже считала свою власть нерушимой, поэтому ограничивалась убийством тысяч и десятков тысяч противников. Ныне труженики хотят лишить эксплуататоров их достояния, уничтожить их строй. Не только хотят — в Советском Союзе уже уничтожили. Чтобы удержать власть, богачи пустили с ход весь свой арсенал: от самых современных машин и оружия до самых древних, самых въедливых предрассудков. Сумма этих слагаемых и образует новый масштаб убийств. Таково прошлое, пришедшее с Запада, а будущее наступает с Востока, под Москвой засияли зарницы великой победы. В этом сражении решаются судьбы не только евреев — всего человечества. И если умирать, то не на коленях — в борьбе. Иначе в чем смысл ваших публикаций в «Дер ройтер штерн»?
Кончился перерыв, носится Краммер из цеха в склад и обратно, и впервые за все оккупационные месяцы столкнулись в нем мысли обреченного на смерть и мысли бойца, мысли Шудриха. Что Шудрих делает в гетто? Такой не может бездействовать, такой борется. Гетто и борьба! Наверное, всюду можно бороться. Как бороться? Чем бороться?
