Обняв мужика, прижалась щекой к спине.
– Иди работай. – Парень чиркнул зажигалкой.
Уныло, враскачку, вышла из кухни. Он щелкнул снова – один, два раза.
Наконец огонь вспыхнул, лицо осветилось.
От удивления я выронил нож.
Втянув дым, Сверчок блаженно запрокинул голову.
– Интересно! – Он протянул мне косяк, откинулся на подушках.
– Но она… – прозвучало имя жены.
– …говорила, что ты остался. Что не вернулся.
– Пропал в Таиланде, нет вестей от Бога…
– Все мои наставления псу к черту!
С любопытством, как на покойника, уставился.
– Можно поздравить с возвращением в мир живых!
– Живых, но не сущих…
Мы чокнулись чашками. Он махнул пультом за плечо. Во тьме, как на гирлянде, вспыхнули лампочки. С первых аккордов я провалился в музыку, как Алиса в колодец. Просто медленно падал – и никак не мог упасть.
Прошло три минуты, вечность – пока я падал, – а комната все та же: циновки, ширмы. Круглые, во всю стену, окна. И лицо у хозяина, как прежде, глиняное. Можно запросто отломить ухо, а он даже не заметит, не обратит внимания.
Не поведет ухом.
– Откуда ты знаешь? – Я увидел, как слова застывают в воздухе.
– Недавно звонила. Про премьеру рассказывала – говорит, скоро.
Вспоминали старых знакомых.
– Старых знакомых?
Это я-то /старый знакомый?/
//
– …а ты в Москве. Совсем не мертвый! – Его смех напоминал треск прутьев. – Даже наоборот.
– Полон нерастраченной сексуальной энергии.
Я спокойно показал на дверь:
– Так ведь и ты не мебелью здесь торгуешь.
– Нравятся?
Он подцепил слюны, обмазал сигарету.
– Моя школа, тщательный отбор плюс воспитание.
Я снова затянулся, выпустил. “Ладно, расскажу ему все как было. Без подробностей”.
– Интересно! – слушая, то и дело повторял он. – Очень интересно!
– Я так понимаю, говорить об этом никому не надо.
– Как твой роман? – Я решил, что пора менять тему.
Он как будто не заметил вопроса. “С курильщиками всегда так. Нужно
/цацкаться/”/./
//
– “Внутренние миры”, “правила пользования”… – напомнил.
Секунду его лицо оставалось каменным. Но потом словно выдернули клапан. Черты обмякли, стали гуттаперчевыми.
– Пишу роман о девках, “Мои печальные шлюхи”.
Роман с таким названием уже существовал.
Но я решил не говорить ему об этом.
Мы вошли в узкую комнату. Стены гладкие, из пластика или стекла.
Круглое окно, из мебели тумбочка, татами, и лежат салфетки.
Небольшой алтарь с Буддой, у которого отколото ухо.
– Сначала здесь, для разминки! – Портьера отодвинулась. – Только не шуми, ради бога.
Я сел перед Буддой, зажег палочку. Дымок, петляя, потянулся к потолку. Мне вдруг вспомнился тот, что лежал у реки, по которой плыли травяные гнезда. И что смотрел он точно так же – как будто заранее знал все, что случится.
Послышались голоса, щелкнула зажигалка. Огонь за перегородкой высветил /мою/ и тучного мужика. Они стояли в соседнем пенале и смотрели сквозь меня.
Стена была прозрачной в одну сторону.
Девушка стянула белье, выставила ягодицы. Толстяк бухнулся перед ней на колени, стал расстегивать брюки. Оголился пах, плешивый и сморщенный.
Девушка нацепила ему резину/. /Ухватив грудь, мужик стал ее посасывать. Она театрально застонала. Тот, кряхтя и причмокивая, покрыл девушку, и она исчезла в жировых складках.
Спина в рыжих волосках оставалась неподвижной. Зато крошечный зад двигался по-собачьи быстро. И через полминуты дело было кончено.
Девушка протянула ему салфетку, тот брезгливо оттолкнул руку. Стал искать сигареты.
– Ты женат?
– Что?!
– Женатые прячут носки в карманы.
– Да пошла ты!
Сцена была тошнотворной, но я находился в состоянии крайнего возбуждения.
– Ну что, готов? – Из-за портьеры высунулся Сверчок.
Стараясь не шуметь, вышли в коридор.
– Некоторых возбуждает.
Петляя по коридорам, я снова поразился, насколько просторной выглядела квартира. Как будто внутри дома имелся еще один, больше внешнего.
– Главный пункт – “шведский стол”. – Мы остановились перед стеклянной дверью.
– Угощаю, от создателей заведения.
Дверь оказалась на роликах, внутри горели тусклые светильники. От пола шли занавески, полукругом – как в репетиционном зале.
На низких топчанах у стены лежали торсы, десятки голых женских тел.
Их выставили целиком, за исключением головы и плеч, скрытых занавеской. Плоские девичьи и мясистые бабьи животы. Острые и висячие груди – как в мясной лавке.
Тела призывно лоснились в сумеречном свете. Плоть лежала распахнутой, готовой к употреблению.
– Ничего личного, только тело. – Он похлопал одну по ляжке.
Та перевернулась на живот, раздвинула ноги.
– Анонимный секс, апофеоз плоти.
– Обрати внимание, ни одной одинаковой.
Он шел вдоль занавески, как лектор.
– Даже в укромных местах Господь не повторяется. Настоящий художник!
Что мы можем по сравнению с ним? Только выбрить их по-разному…
Девушки как по команде стали ёрзать, но Сверчок продолжал лекцию:
