— Не смей его трогать! — бросила я. Ты не можешь, ты не сможешь… Не позволю! Будь ты хоть трижды из Малого круга, он мой!!!
— Ну вот и хорошо, — удовлетворение зажгло огоньки черных глазах. Понял. Он посмотрел мне в глаза, как будто видел, где они сейчас, посмотрел так, что на их дне я разглядела тщательно сдерживаемое торжество надо мной, раскрытым Стражем, уже не способным никого защитить. Кивнул и холодно, жестко бросил, — К порталу его!
Пусть. Пусть я никуда не годный Страж, пусть я побитая волчица, но я не отдам тебе своего щенка. Не отдам, слышишь! Я горло тебе за него раздеру в клочья, даже если умру вместе с тобой. Даже если умру раньше тебя! Слышишь!!! Не загоняй зверя в угол, брат, ты можешь не справиться…
Улыбка ушла, остался холод. Он резко наклонился, пытаясь поднять мальчишку, но…
Амок. Ярость, разливающаяся по венам, застилающая глаза, разум и память. Мой мир уже рухнул, с погребальным звоном разлетевшись на тысячи осколков, уже похоронив меня заживо. Для меня уже не осталось ни надежды, ни будущего. То, что осталось, ты не отнимешь у меня, брат…
Воплощение смерти, воплощение боли, последний рубеж, когда то, что позади, уже не важно, а впереди нет места для тебя. Клыки становятся кинжалами и ярость, ярость прорывается наружу шипением потревоженной очковой кобры. Из глубины поднимается горячая волна, вливаясь в сознание, отсеивая ненужное, создавая амок.
Ярость. Чистая ярость. Мать битвы.
И все уже не важно. Даже то, что ты сильнее. Я закидываю голову и хохочу, скаля клыки. Ярость битвы бежит в моей крови. Сладкая, пьянящая ярость. Она сорвала барьеры, дала наконец вспомнить загнанной в тиски душе, что она может. Какой она должна было быть всегда — всесильной, как время, смертоносной, как остро отточенная сталь. Вспомнила, что я — Водящая смерть, Королева. Я пустила в себя Ярость, я закружилась с Битвой, приняла в себя, растворилась в ней. Стала танцем без жалости, единое имя которому — Смерть. Как хорош-ш-шо… Чувствовать, как по телу растекается предвкушение… Чувствовать, как оно наполняется Силой, избавляется от слабости. Жалость? Честь? Все это давно позади, за Гранью, пройденной еще до рождения. Я выше законов, выше морали, поэтому я всесильна. Я — совершенна, как совершенна ярость в своей чистоте, как совершенна битва в своей многогранности, как совершенна смерть в своей бесконечности. И я привела вам ту, что рада всем. Ту, что я одна вожу за собою, ибо я вспомнила. Вспомнила, кем была среди вас, и кто стоит у меня за правым плечом.
Глава 19
Но чем больше Тигра совал то свой нос, то лапу, то в одну, то в другую банку, тем больше находил вещей, которые Тигры не любят.
Где-то высоко над головой причудливым узором переплетались кажущиеся отсюда тоненькими нитями тускло поблескивающие трубы. Почему-то казалось, что я видела это раньше. Где-то. Когда-то. Очень, очень давно…
Рядом зашевелилось что-то темное. Какой-то бурый куль, пахнущий кровью и потом. Внезапно пришло понимание: это — человек. И тут же, из ниоткуда, имя — Алекс… Лис, Огненный Лис, Velke Z…
— Ты меня слышишь?! — тело отчего-то начало вздрагивать. Голова замоталась из стороны в сторону. Почему? Я огляделась. А, понятно, человек трясет меня за одежду. Почему? — Скажи, что ты вернулась! Или, ей богу, я вытащу тебя, хочешь ты этого или нет!
— Почему? — спросила я. Что он от меня хочет, этот человек со злыми слезами на жестком лице?
— Господи, ну наконец… — руки упали, отпустив меня, глаза устало закрылись, и слезы вновь заструились по впалым щекам. — Вернулась…
— Что ты хочешь от меня, человек? — глаза снова широко раскрылись, руки взлетели к лицу. Тоненькая струйка крови потекла из-за рукава на ладонь, разбиваясь на десятки крошечных капелек. Мелкие-мелкие, почти как пылинки, заструились по коже, падая в пустоту. Кап-кап. Кап-кап. Кап…
— Господи, да что же с тобой, Скай… — прошептал человек. Последний слог, Sk`ai, последняя пылинка крови, упавшая на лицо… Словно слепящая вспышка открылась в мозгу, выжигая пелену на одном, прокатилась к сердцу, заключая в пылающий кокон другое. И ни звука, ни шороха. Тихо…
Я помотала головой. Тихо. Ни звука, ни мысли. И вдруг — свет, свет, свет, много света. Словно ласковая рука коснулась щеки, лаская, успокаивая, отгоняя сумрак. Лавина мыслей. И понимание, пронзившее, словно иглой. Я — Страж. И я вернулась. Смогла…
— Ну скажи хоть что-нибудь! Что ты с собой сделала?! — он сорвался на крик.
— Дурой я родилась, и с этим уж точно ничего не сделаешь, — услышала я свой голос. Голова яснела, все еще не отойдя до конца от
— Убить тебя за такие шуточки… — Лис порывисто схватил меня в охапку, обнял так, что застонали ребра, прижался щекой к щеке, и я уже не увидела, а только почувствовала, как, теперь и по моей коже, потекли его слезы, горячие, соленые, но на этот раз слезы облегчения, а не слепого отчаянья. Мальчик, мальчик, хоть в чем-то ты еще остался прежним… Но и это ненадолго. Увы…
Сознание прояснилось настолько, что, наконец, начали возникать вопросы. Я окинула взглядом пространство — что угодно, но не лаборатория. И не док, несмотря на то, что стен не разглядеть в полумраке, настолько они далеко. И тонкая паутинка под потолком — вовсе не кабели, а огромные вентиляционные шахты, выведенные наружу. Наконец я догадалась посмотреть себе под ноги. Небольшая прямоугольная площадка, огороженная перилами, сменялась лестницей, уходившей вниз, в темноту. А вокруг вырастали все новые и новые площадки, связанные лабиринтом хрупких лесенок. И, уцепившись за их тусклый блеск, взгляд смог наконец рвануть ввысь, вычленить из темноты черные громады, к которым наросшими моллюсками лепились эти площадки, возвышающиеся, сгибающие к земле всей свой массой, сдавливающие легкие, подавляющие и сжимающие, словно в огромном кулаке.
— Охоньки… Что мы у накопителей забыли-то? — растерянно брякнула я в слух.
— Так у тебя надо спросить, великая и ужасная, — отозвался он с бледной улыбкой.
— Ничего не помню… И ты… — внезапно я сообразила, что разговариваю с потенциальным трупом, — Ты почему живой?
— Ну спасибо, — Лис рассмеялся, но хриплый лающий смех быстро перешел в кашель.
— Миль пардон, — я рассеянно почесала за ухом. Потом долго, минуты две, пыталась продолбить вакуум, образовавшийся в моей и ранее не блещущей объемным содержимым голове. Ощущения, как у пустого ведра. И эхо… — Дохлый номер. Вопрос на миллион старых калош: насколько правомерно наше здесь сидение?
Улыбнулся. Чего ради и затевалось. Только вот не нравиться мне ни лихорадка в глазах, ни осунувшееся лицо, ни бледность, ни опущенные плечи.
— На хвосте никто не висит, если ты об этом. А так… Не знаю… — глаза снова потускнели, лицо застыло в маске одной сплошной непроходимой усталости. Нет, юноша бледный со взором горящим, так у нас дело не пойдет!
— Так у нас дело не пойдет! — повторила я вслух, — А ну-ка, иди сюда, — я села, подтерев штанами многовековую пыль, и, привалившись спиной к довольно-таки холодному боку накопителя, приглашающе похлопала по коленям. Ответом мне стал сумрачный взгляд гордой птицы, предпочитающей умереть в полете, но не пасть до такой банальности, как скворечник. «Сижу за решеткой в темнице сырой… пам-пам- пам, пам-пам, ударенный головой…» Или нет? Коварный взгляд опытного диверсанта мгновенно вычленил опорную точку объекта с последующим ее удалением из-под оного. После непродолжительной возни, в ходе которой я наглядно доказала, что опыт и умение применить закон рычага в таком деле решают все, Лисова голова упокоилась у меня на коленях, а я уже привычно стала стаскивать перчатки. Осторожно взъерошила волосы, ласково щелкнула по носу и категорически пресекла последние попытки подняться, впрочем, не такие уж и решительные.
— Ну вот и ладненько, — тихо приговаривала я, видя, что он наконец стал расслабляться. Лису на самом деле сейчас надо было лежать, а еще лучше — спать, даже если забыть про то, что по всякой логике он сейчас должен быть истекшим кровью трупом. Поэтому я не стала тормошить Лиса, даже когда его глаза закрылись. Просто тихо положила открытую ладонь ему на голову и вливала свою энергию, которой у меня сейчас почему-то ощущалось в избытке.
— И не надо думать, что я сплю. Не хочется мне спать. Просто двинуться уже сил нет.
