полосами щелей, которые были видны потому, что в сарае темнее, чем на улице. Вдоль стены кто-то крался. Вот остановился, вот крадется дальше, опять остановился и приник к щели. Нащупав карманный фонарик, Никита осторожно вытащил его, навел на щель и включил. Яркий луч света, прорезав темноту, попал точно в цель. Никита вскрикнул и вскочил: черные сверкающие глаза с ненавистью смотрели на него в упор.
— Он! — крикнул Никита, невольно подаваясь назад. — Он! Костя! Гоша! Опять этот пожаловал!
КАРФАГЕНА НЕ БУДЕТ!
Толя отбивался, проявляя при этом удивительную изворотливость: отмахивался руками, дрыгал ногами, грозно ворчал, словно потревоженный в берлоге медведь, но просыпаться не желал. На него не действовал даже утренний холодок, покрывший обнаженное тело «гусиной кожей». Толя чувствовал исчезновение одеяла. Не размыкая век, шарил руками возле себя и в конце концов, покорившись горькой участи, свернулся калачиком и вновь захрапел с присвистом.
— Толька, пробудись! — требовал Ленька. — Вставай, — он ухватил спящего за ногу и потянул с мягкого сенника.
Карелин с трудом открыл глаза, сел и с недоумением уставился на вожака, соображая, как он мог здесь появиться.
— Горазд спать. Еле-еле добудился.
— Поздно лег.
— В одно время… Мы с Демкой давненько поднялись, еще засветло, а ты, как барин, дрыхнул бы до вечера. Вояка! С таким каши не сваришь…
— Рано еще.
— Рано? Никита с полевого стана давным-давно в лагерь вернулся. Патрули успели поля осмотреть…
— С Демкой в лагерь ходили? Великанов там?
— Нет! Ты зубы мне не заговаривай, — рассердился Ленька, заметив, что Толька, воспользовавшись минутой, улегся на сенник, натянул до подбородка одеяло и блаженно закрыл глаза. — Вставай!
Толя нехотя натянул майку и штаны.
— На речку пойдем. Там до вечера пробудем, а ночью двинемся на Лысую. — Говоря это, Ленька подмигивал и улыбался. Его воображение уже рисовало батальные картины: разрушенные шалаши, рухнувший навес «классной комнаты», огорченное бледное лицо Никиты Якишева, который со слезами на глазах стоит у поверженной мачты без флага и смотрит на руины лагеря.
— Меня мать хотела вчера поколотить за то, что поздно домой явился, — сообщил Толя. — Только в кухню зашел — мать за ухват и ко мне…
— Ты от нее! — в тон продолжил Ленька.
— Не побежал. Сказал, что в лагере пионерском у Никиты Якишева был. Она и подобрела. «Наконец- то, говорит, за дело возьмешься. Давно пора: лоботрясы нонче не в чести».
— Любит Никита славу. Не успел с полевого стана вернуться, а в деревне уже все о концерте говорят: «Якишев!.. Якишев!..» Только и слышишь, будто лучше его человека на земле не сыскать. Хорош гусь! Володьку-то Великанова науськал на нас!
— За концерт и тебя хвалили. А Володька так просто пришел. Они в кружок записываться приходили.
— Как-нибудь я сам разберусь… Поторапливайся: маневры проводить надо. Учиться станем незаметно подкрадываться и внезапно нападать, разом, как снег на голову. Тренироваться обязательно надо: чуть оплошаем, провалимся — не выйдет Карфагена. Прихвати мешок!
— Зачем понадобился?
— Нужно!
— Меня мать на весь день не отпустит.
— Говори, что в лагерь к Никите идешь. Мол, дело важное. Я теперь этим спасаюсь.
Они покинули сеновал.
Толя забежал домой позавтракать. Ленька строго-настрого наказал ему долго не задерживаться и отправился за ворота, где ждал его Демка.
— Все с Толькой возился? — спросил Демка, пододвигаясь на скамье. — Садись. Разбудил?
— Еле-еле.
— Где он?
— Позавтракает, появится.
— Ленька, а я только что Никиту видел. Спрашивает, почему вчера с полевого стана, не сказавшись, ушли. В лагерь звал. Ночью на стане они в сарае ночевали, так к ним пробраться кто-то хотел. Не поймали, убежал!
— Убежал! — усмехнулся Ленька. — Ловили бы по-настоящему… Не понравилось ему, что, не сказавшись, ушли?.. Я вам говорил? Там — все по команде! И с приглашением опять ловят нас на удочку. Не клюнем! А в лагерь ночью сами наведаемся. Ха-ха-ха! Пусть принимают гостей!
Демка покосился на вожака. Ленькино лицо светилось неподдельным злорадством. Палочка, которую держал он в руке, выписывала на пыльной земле всевозможные вензеля, не останавливаясь ни на минуту. Из-за облака появилось солнце и обдало ребят горячими лучами. Стало жарко. Ленька поднялся, вразвалку направился к забору и лег на траву в тени.
— Переходи сюда, — позвал он Демку. — Здесь не так жарко. Говоришь, Никита в лагерь приглашал? Зачем, думаешь?
— Мириться…
— Туг на сообразиловку. Растолковывал, растолковывал вчера, а вы все свое. Зеленый плес в печенки Никите въелся, вовек не простит! Придем в лагерь, а он за Володькой пошлет…
Ленька рисовал перед приятелем сцену страшной мести, замышляемой Якишевым. Демка возражать не стал: бесполезно. И к тому же Ленька не выносил возражений. Он считал свое мнение самым верным, думал, что, кроме него, никто из ребят не способен принять правильное решение.
— Хватит рассусоливать! Завтра утром поймут, что нет в нас трусости, что не страшны они нам! Доберемся до них ночью, как начнем метать шалаши под кручу…
— Стоит ли? — вырвалось у Демки. — Думаю я, Ленька, что лагерь зорить не надо: не с шалашами воюем, а с Никитой…
— Боишься? «Ребята узнают…» Так на речке говорил?
— Думаю…
— Не думай — вернее будет!
— Голова-то мне для чего дана? Хочешь — не хочешь, а думается. Всю ночь вертелся: уснуть не мог…
— Спать у Тольки поучись… Оба вы хороши. Клятву давали, а теперь на попятный. За нарушение присяги карают.
— Присяги я не принимал. Клятву давал.
— Это все равно!
И опять Демка не стал спорить, хотя был твердо убежден, что между присягой и клятвой есть разница. Поводом для клятвы служит многое, и поэтому возникает возможность давать их несколько. А вот присяга принимается один раз и на всю жизнь. Каждый настоящий человек до конца своих дней хранит верность присяге. Клятву можно дать другу, а присягу только Родине, народу!
Выбежал Толька и, брякая пустыми ведрами, заспешил к колодцу.
— Отпустили! — выкрикнул он. — Воды наношу и — свободен!
— Ведра два? — спросил Ленька.
— Разика три-четыре сходить придется.
— Не было печали…
— Поможем? — предложил Демка.
