старик.
— Откель! Какой у нас в лесу табак! — грустно сказал Прокопыч.
— Ишь ты, а еще разбойники, тати, можно сказать, а ничего у них нет!
У меня тоже курева не оказалось. Сигареты давно кончились, а к трубке я не пристрастился. Курил время от времени чубуки за компанию.
— Хоть чего покурить найдите, ироды, может, у кого крошка табачная есть. Мало того, что голодом заморили, так еще и табака нет.
Атаман пожал плечами и пошел искать курево. Мы же с лешим вылезли из землянки, и он заговорил совсем другим тоном:
— Вовремя ты подоспел, сударь, еще чуть, и совсем бы замучили меня супостаты. Так что я твой должник. Надо будет — отслужу. А про денежки не забудь — это твой должок. Ишь, ты, подсунул мне фальшивые. Да таких монет, что ты мне всучил, никто на свете не видывал!
— Серебро тебя устроит? — спросил я, вытаскивая из кармана несколько монет. — Тогда, прости, пожалел отдать старинные монеты. Думал, что они музейная ценность.
— Серебро, говоришь! — усмехнулся старик. — Пулю серебряную тоже давай, ишь, чего надумал, заговоренными пулями оборотней ловить!
— Дед, откуда ты про оборотня-то знаешь? — испуганно спросил я.
— Все это глупости и суеверие, — перебил он меня. — Быстро же ты из атеиста стал мистиком!
— Но как же, — забормотал я, как говорится в таких случаях, теряя рассудок.
Да и было, отчего отъехать крыше. В XVIII веке, в глухом лесу стоит босой старичок в коротких холщовых портках, в донельзя заношенной рваной домотканой рубахе и толкует о мистике и атеизме.
Странный дед говорил теперь совсем по-другому, чем раньше. Без ерничанья и простонародной придури.
— Но я же сам видел оборотня, — виновато сказал я, начиная, как минимум, испытывать сомнение в собственных умственных способностях.
— Тогда в чем проблема? — засмеялся дед. — Иди и лови.
— Ладно, — склонил я виноватую голову. В голову запоздало пришло несколько здравых мыслей, связавших разрозненные, на первый взгляд никак не соотносящиеся между собой, эпизоды, случившиеся в последнее время. — С волком действительно вышла неувязка. Разберусь! А вот вы-то с такими способностями, каким образом попали к разбойникам?
— Ты мне не «вычь»! — опять поменял стилистику разговора старик. — И на старуху бывает проруха! Перебрал я с вечера немного и проспал этих лесных иродов, проснулся связанным. Ни рукой не пошевелить, ни ногой. Пришлось ждать твоей помощи. Ладно, нечего зря болтать, иди, помогай сирым и убогим.
Я обернулся к землянкам. Пока мы беседовали, из них на свет божий выползли обитатели и тесной кучкой стояли в нескольких шагах. Поневоле наш разговор прервался.
Честно говоря, на разбойников местные обитатели никак не походили — обычные крестьяне, обремененные семьями и проблемой выживания. Исхудалые бабы и непривычно тихие ребятишки испуганно таращились на меня, не решаясь подойти ближе.
В это время вернулся атаман и, гордый добытым зельем, ссыпал небольшую горстку не табачного вида корешков на жадную ладонь лешего. Тот выудил из-за пазухи глиняную трубочку, ссыпал в нее самосад и с видимым наслаждением прикурил от костра.
Я, чтобы не терять драгоценного времени, сел на пень и начал подзывать больных и разбираться с их хворобами. Общая картина вскоре стала ясна. От плохой воды и недоедания почти все страдали животами. Я подозвал атамана и объяснил ему, что нужно поменять место стоянки, кипятить воду и улучшить питание.
— Ага, — соглашался он, уважительно кивал головой, слушая мои объяснения причины болезней. — Мы это завсегда, однако…
Пока мы объяснялись, подоспел завтрак. Меня пригласили к столу, вернее, к котлу. Разбойники с семьями сели вкруг чугуна и начали есть жидкую уху, слегка приправленную пшенкой. Я посмотрел на вид этой пищи и решил начать поститься.
Пока люди с жадностью черпали ложками непотребное варево, все молчали. Порядок соблюдался строго без дополнительных напоминаний. Никто не лез ложкой в котел, пока не приходила его очередь. После еды, когда кончилась эта краткая коллективная трапеза, крестьяне начали жаловаться на трудную, скудную жизнь.
Из общего разговора выяснилось, что профессиональными разбойниками можно считать, и то с большой натяжкой, только троих изо всей банды. Они уже несколько лет скитались в поисках лучшей доли и худо-бедно обучились воровской профессии. Остальные были крепостные крестьяне, доведенные до отчаянья своими помещиками.
Оказалось, что не все, что писала советская историография, было выдумкой коммунистической пропаганды. Произвол и дурость многих помещиков были таковы, что крестьяне с семьями уходили в леса, предпочитая голодную, вольную жизнь издевательству господ.
Особенно, как я выяснил, плохо приходилось крестьянам мелкопоместных землевладельцев. Эти господа имели возможность осуществлять тотальный контроль за жизнью своих холопов, обирая их до последней нитки.
На меня произвел впечатление рассказ одного «разбойника» о своем барине, у которого было всего пятьдесят душ крестьян обоего пола и стремление к красивой жизни. Этот изверг заставлял крестьян работать на барщине семь дней в неделю, оставляя на свое хозяйствование только ночное время.
Однако и этого ему показалось мало, и он обложил половинным налогом весь крестьянский урожай. Случился бунт, помещика убили всем сходом, дом сожгли вместе со всем семейством и разбежались по окрестным лесам.
Разбойничать у моих новых знакомых тоже не очень получалось, на два наличных ружья приходилось всего пять пороховых зарядов. Добыча за все время существования банды составляла один сундук с тряпьем, потерянный помещиком, рискнувшим поехать лесом с малой охраной. Как только в окрестностях узнали о разбойниках, одинокие путники не рисковали соваться в лес, а напасть на охраняемые группы мои знакомцы не рисковали.
Пока крестьяне рассказывали привычные и обычные для нас драматические истории и сетовали на жизнь, я ломал голову над тем, чем же можно помочь этим людям, находившимся в безвыходном положении.
Их несчастья сделались теперь для меня не некоей абстракцией, а совершенно конкретным явлением с тихими, вялыми детьми, некрасивыми, изношенными жизнью женщинами, мужчинами с бледной кожей и потухшими глазами. Было понятно, что если до осени их не перебьет карательный отряд, то зимой они наверняка погибнут от голода и холода.
Я плохо ориентировался в нынешней реальной жизни, совершенно не знал законов и, соответственно, обходных путей. Как мне казалось, единственный выход для крестьян был в легализации, но для этого нужно было хорошо разбираться в обстановке и знать, что делать.
Почему-то в нашем славном отечестве простому человеку во все времена, куда ни кинь, везде выходит клин, а реальные выходы можно найти только в обходах наших неизменно самых лучших и самых гуманных законов. Как будто «национальная идея», за которую ратуют всевозможные власть имущие, состоит именно в том, чтобы передавить как можно больше своих же собственных соотечественников.
У меня появилась мысль, не отправить ли крестьян «в рабство» к своему недавно обретенному предку, человеку незлобивому и доброму. Это было для них лучше, чем умирать от кишечных болезней на болоте или гнить на сибирской каторге.
Однако, как обойти закон об «ревизской сказке», иначе говоря, переписи
