обнаруживаю, что совершенно не представляю себе процедуру суда. За всю жизнь я ни разу не был ни на одном процессе - даже в качестве зрителя. Частенько, правда, доводилось мне стоять у закрытых дверей 'открытых' судов над диссидентами, читать материалы таких процессов - но этим мой опыт и ограничивался. Интересно, как это будет проходить со мной?
Я пытался вспомнить книги и кинофильмы на эту тему. 'Воскресение': суд присяжных в царской России. 'Нюрнбергский процесс': у каждого обвиняемого - защитник, в зале - пресса, кинооператоры... Нет, литература и кино мне, похоже, не помогут. Сокамерник мой на политических процессах, понятно, тоже не бывал, но все же трижды судим и общий порядок знает: сначала зачитают обвинительное заключение и предложат тебе по его поводу высказаться; затем будут обсуждать каждый документ и эпизод в отдельности.
Это меня несколько успокаивает. Если так, значит, я не раз получу возможность разоблачить методы работы КГБ - при условии, конечно, что суд будет открытым. Я составляю краткие тезисы ответа на обвинение, но о том, чтобы развернуть их в речь, и не помышляю; все пять дней, что оставались у меня до суда, я хватаюсь то за одно, то за другое, но мысли мои далеко: что делает сейчас Авиталь? Родители, брат? Знают ли они о том, что скоро начнется процесс? Суждено ли мне с ними увидеться? Плотина, которую я выстроил в первый период следствия, чтобы сдержать хаотический поток мыслей и спокойно воспринимать и анализировать все происходящее, прорвана. Только если тогда мне приходилось бороться со страхом, то сейчас - с волнением перед тем, что предстоит.
Тогда я победил страх перед неизвестностью, возведя ограду вокруг своего мира, где хозяином был я, а не КГБ, и в котором для меня не могло быть неожиданностей. Теперь мне уже не отсидеться в своей скорлупе: я выхожу в их мир, должен принять бой на их территории, на их условиях - и фактор неизвестности вновь выводит меня из равновесия.
* * *
Сразу же после подъема мне приносят завтрак.
- Забирают на суд, - поясняет сосед. 'Вот и настал главный экзамен в моей жизни,' - думаю я. Я еще не кончил есть, когда появляется вертухай с бритвой и горячей водой. Входит корпусной:
- Поедете на суд. Надо погладить рубаху? Пиджак?
Забирают рубашку. Через несколько минут возвращают ее выглаженной. По совету Леонида я еду налегке, без пиджака. Сосед помогает мне закатать рукава рубашки.
- В зале суда обычно жарко и душно. Так тебе будет легче.
Он готовит мне бутерброды на дорогу. Я прощаюсь с ним, беру папку с выписками из дела, отобранными накануне, и меня переводят в транзитную камеру. Сюда люди поступают с воли, отсюда они покидают тюрьму.
Входит капитан Минаев, один из офицеров тюрьмы. На его поясе - кобура, из которой кокетливо выглядывает белая ручка пистолета.
- Я буду с вами все время. Если есть какие-то бумаги, отдайте мне.
- Но они нужны мне в зале суда.
- Там вы их получите.
Отдаю папку. Меня тщательно обыскивают, забирают еду и все, что есть в карманах. В зале суда мне действительно все отдадут, а выпотрошили меня в тюрьме для того, чтобы я по дороге что-нибудь не выкинул. В маленьком тюремном воронке меня запирают в 'стакан' - железный шкаф, где нельзя ни повернуться, ни встать.
Со мной едут Минаев, два прапорщика и начальница медчасти. Начальник тюрьмы тоже будет в зале, но он едет на своей персональной 'Волге'. Я читаю при себя свою молитву снова и снова: в воронке, входя в помещение суда и успевая лишь на миг взглянуть на яркое солнце и не менее яркую зелень, в спецкамере для подсудимых, поднимаясь на второй этаж в зал суда в сопровождении тюремной свиты.
Все мне кажется каким-то ненастоящим, бутафорским: и шеренги кагебешников в штатском, и спешащие занять свои места посетители со спецпропусками, и открытый для гостей временный буфет с черной икрой и другими дефицитными продуктами. Я быстро дотрагиваюсь до рукоятки минаевского пистолета и насмешливо спрашиваю:
- Небось игрушечный?
Капитан резко отпрыгивает, перехватывает мою руку и рявкает:
- Отставить шутки!
Нет, все вокруг всамделишное. Однако ощутить самого себя частью реальности мне не удается. Напрасно пытаюсь я взять себя в руки с помощью молитвы - мысли мечутся: что сейчас будет? Кого я увижу? Что скажу? - и ни на одной из них я не могу сосредоточиться.
Чем ближе зал суда, тем больше я волнуюсь; все вопросы выветрились из головы, в ней бьется, как заклятие, одна лишь фраза: 'Сейчас я увижу маму'.
Я ускоряю шаг и оказываюсь в зале. У самого входа - скамья подсудимых, меня сажают на нее между двумя старшинами.
Зал полон. Я чувствую на себе взгляды множества людей, сразу же ощущаю враждебность толпы, но не в состоянии пока различать отдельные лица. Давно я не видел столько людей вместе. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что среди них нет ни мамы, ни брата, ни друзей. Разочарование отдается острой болью в сердце.
Поворачиваю голову налево. Кресло судьи пока пустует. Прямо передо мной, по другую сторону судейского стола, - столик обвинения. Справа от места судьи, недалеко от меня, - адвокат Дубровская. Это еще одна неприятная новость: стало быть, КГБ все же решил 'защищать' меня своими силами? Сильва Абрамовна приветливо улыбается мне, говорит что-то ободряющее, но я демонстративно отворачиваюсь. Несмотря на перенесенное только что разочарование - а может, именно благодаря ему, - я быстро прихожу в себя. Ненавидящие глаза справа, обвинитель напротив, подобранная охранкой 'защитница' слева, чекисты, плотно сжавшие меня плечами с двух сторон - все это отрезвляет. Картина, которую я вижу перед собой, глядя в зал, обретает резкость: толпа распадается на отдельных индивидуумов, во взглядах которых я могу теперь прочесть не только враждебность, но и откровенное любопытство. В первых двух рядах сидят люди в одежде явно импортного происхождения - скорее всего, сотрудники КГБ и особо доверенные корреспонденты АПН, 'Правды' и 'Известий'. Дальше - публика попроще. Из рассказов о других политических судах я знаю, как набирают таких людей: на ближайшем заводе или фабрике раздают спецпропуска проверенным товарищам из числа партийных и комсомольских активистов, а те довольны: и на работу не надо идти, и дефицитные продукты питания в буфете купить можно.
Кто государственный обвинитель? Неужели Илюхин, чинно восседающий за столиком слева от судьи? Нет, сегодня он лишь на подхвате при старшем помощнике Генерального прокурора СССР Павле Николаевиче Солонине, которого я видел пару раз в коридоре Лефортово: это человек болезненного вида, хромой, тощий, надменный и, похоже, злой. Он заведует отделом Прокуратуры СССР по контролю за следственными органами КГБ (в своей оперативной работе КГБ даже по закону неподконтролен прокуратуре).
Хитро придумали! Тот, кто должен проверять работу органов, будет поддерживать все их фальсификации.
- Встать! Суд идет!
Трое мужчин - судья и два народных заседателя - занимают свои места. Их голов почти не видно за высоченными стопами томов моего дела, громоздящимися перед ними на столе.
Судья обращается ко мне:
- Фамилия, имя, отчество? Я встаю.
- Как я уже заявлял ранее, я не буду принимать никакого участия в закрытом суде.
Я не успеваю продолжить - судья прерывает меня:
- Но суд открытый, вы же видите! - и движением руки предлагает мне обернуться к залу.
- Для кого он открыт? Для корреспондентов АПН и сотрудников КГБ? Где мои родственники? Где друзья? Может, вы скажете, что они не захотели присутствовать на процессе?
Судья явно готов к этому вопросу.
- Свободных мест нет, как видите. Для родственников мы бы, конечно, стулья нашли, однако сейчас ваши мать и брат по закону не имеют права находиться в зале, так как позже будут вызваны в качестве
