– Волновую активность засекли еще вчера утром, – сказала она. – Кто-то просвечивает объекты на территории Университета.
– А сегодня, когда было замечено движение, – сказал Скребутан весело, – мы в нашем маленьком Космосе объявили тревогу.
– Движение? – спросил я.
– Возня, – сказала Рэй и положила руки на клавиатуру. – Полюбуйся.
Перед полусферической стеной, прямо в воздухе, появилась рельефная карта. Вся ограда вокруг Университета горела красным, словно в огне была, а по ту сторону периметра перемещались кляксы черных провалов. Кляксы сливались и распадались, мало-помалу поглощая внешнее пространство – дерево за деревом, дорогу за дорогой, дом за домом.
– Квантовые рассеиватели, – пояснила Рэй. – Сплошной заслон. Кто-то ползает там под прикрытием…
– Arschgesicht, – ответил сзади Стас. – Насекомые. Смотрят на нас фасеточными глазами, verdammten.
Я поморщился:
– Полегче, камрад, полегче. Не пора ли распылять ядохимикаты?
– Leck in meinem Arch, – врезал он от души. – Само собой, с этим у нас строго.
Не люблю, когда хорошие парни гадят, тем более при дамах. Одно дело «шайсcе», которое вываливается из простых немецких ртов независимо от воспитания и общественного статуса, и совсем другое дело – этакий навоз… Я склонился над праздничным столом, обнюхал немытые тарелки и поинтересовался:
– Есть повод для торжества?
Рэй вдруг вспорхнула с места.
– Ой, ребята, забыли! У товарища председателя сегодня день рождения!
– Это у меня, – сконфузился Скребутан. – Такой день испорчен.
И правда – такой день. Мне стало стыдно. Да, голова моя была шумной скандальной общагой, жильцами в которой были навязчивые вопросы, но это – плохое оправдание. Как я мог забыть? Ведь достаточно было увидеть Рэй за пультом, чтобы напряжение исчезло. Я увидел Рэй, и паранойя затаилась до поры, мерзкая тварь. Тем более не имело смысла беспокоиться о том, что нас наверняка засекли возле главных ворот Университета, потому что теперь это было совершенно неважно… Но как я мог забыть?
– Полста? – с ужасом спросил я.
– Они, – горестно подтвердил Стас, поправив очки.
Полста… Когда человек, с которым ты еще вчера сражался на пластиковых шпагах, оглашая воплями интернатский двор, вдруг оказывается почти стариком – становится страшно. Не за него, за себя. И становится безнадежно жалко – опять же себя, кого же еще. Закусить, это дело срочно требовалось закусить. Однако всё на столе было уже сожрано, только выпивка оставалась нетронутой, и я разлил по бокалам содержимое красивой бутылки с надписью: «Бухта Цуруга». Рука дрогнула, и растеклась по подносу темная лужица.
– Полвека – солидная дата, как не поздравить с нею солдата, – виновато пробормотал я.
Мы расселись. Рэй оседлала стул верхом.
– Стасик! – позвала она, взяв свой бокал.
– Ау, – откликнулся он.
– Рядом с тобой сидит твой друг. Еще не старый, но давний…
– Бывший, – подсказал я.
– Здравствуйте! – возмутилась она. – Вы уже поссорились?
– Он мне на ногу наступил, – мрачно сообщил Стас. – Это еще до того, как он в свою начальную школу космогации сбежал.
– Но ведь мы были когда-то друзьями? – напомнил я.
– Но это было давно, – возразил он и заграбастал вместо бокала всю бутылку целиком.
– Так вот, – настойчиво сказала Рэй. – Вы оба – такие разные, такие, не побоюсь этого слова, асинхронные, что нет более странной дружбы, чем ваша. Только общее детство и могло вас соединить. Детство – самый сильный в природе клей. Давайте выпьем за детей. Мой любимый тост. За детей! Пусть им будет хорошо.
– Даже если мы не будем им этого желать, – произнес Стас, со значением посмотрев на меня.
Рэй сказала всё то, что должен был бы сказать я, но сделала она это гораздо лучше, и опять мне стало стыдно, – приступ какой-то, ей-богу, никак не проходит, – хотя, по-моему, говорила она все-таки о чем-то своем, о чем-то глубоко личном… я поднес бокал к губам.
– Осторожно, сахар на дне, – заботливо предупредил меня Стас.
Рука моя остановилась. Почти сорок лет я не слышал этих слов, забыл об их существовании. Вот тебе и полвека…
– Грубые провокации, Скребутан, на меня больше не действуют, – сказал я и отпил. Это простое действие стоило мне некоторых усилий, которых я постарался не показать.
Рэй изучала нас взглядом, ничего не понимая. Ну и ладно. Нужно было пересечь по диагонали материк, нужно было поменять Финский залив на Средиземное море, чтобы снова услышать эти слова: «Сахар на дне». Спасибо тебе, друг детства. Злой ты все-таки человек… Занятный вкус был у напитка. Под солидной этикеткой (шторм, буйство морской стихии) скрывался лекомысленный настой на травах, и алкоголь почти не ощущался, несмотря на заявленную крепость (60%). Нейтрализаторы в действии?
– Ваш бальзам изумительно хорош, – возгласил Скребутан, разом высосав половину бутылки. Неужели надеялся опьянеть? Он продолжил, отдуваясь: – Ты, конечно, знаешь, Жилин, что в бухте Цуруга однажды утопили колокол, об этом еще твой любимый Басё написал. Так что колокол, слава Богу, больше ни по ком не позвонит. Давайте за это.
Я с сомнением посмотрел на висящую в воздухе карту, на сходящие с ума диаграммы и графики, я оглянулся на спящего в кресле бородача и попытался привести этот рехнувшийся мирок в чувство:
– По-моему, вы рано расслабились, ребятки.
– Это только начало, – угрожающе сказал Стас. – Мы еще только за детей пьем.
Бородач проснулся на мгновение, окинул тусклым взглядом стол и хрипло пробормотал:
– За наше безнадежное музейное дело…
Рэй посмотрела свой бокал на просвет:
– Нет на дне никакого сахара! Эй, шуты гороховые, при чем здесь «сахар на дне»?
– Потом расскажу, когда детство кончится, – пообещал я ей. – Это чертово детство, дорогие товарищи, никак не желает кончаться…
И вдруг она встала. Словно невидимая рука потянула ее вверх. Словно сила тяжести исчезла, и девочка полетела, оттолкнувшись от стула, и лицо ее вспыхнуло, осветилось изнутри, и я подумал: неужели из-за моих случайных слов? – и пустота подкатила к горлу: неужели мне удалось наконец сказать что-то по- настоящему значительное?.. Оказалось – нет. Просто отъехала вторая дверь, ведущая вглубь бункера. На пороге возникла инвалидная пневмоколяска, в которой помещался некто. Ага, подумал я, сразу поняв, кто он, этот новый гость. Ну, вот и всё, подумал я. Всё! А может, я сказал это вслух? А может даже пропел, пользуясь присутствием публики?
К спинке пневмоколяски была прикреплена стойка с несколькими банками, от которых тянулись к пациенту тонкие гибкие трубки. В банках колыхались разноцветные жидкости. Гость снял с себя ошейник- впрыскиватель, поднялся и сделал шаг, оказавшись по сию сторону двери. Это движение и этот шаг дались ему с исключительным трудом.
– Да что же вы делаете? – дико закричал Скребутан. – Кто вам позволил из лазарета выходить?
– Боюсь, у нас очень мало времени, – прошелестел человек остатками губ.
Легендарный Странник был жив, определенно жив, однако выглядел он ужасно. Нет, ужасно – не то слово. Биопластырь не мог скрыть увечий. Я содрогнулся, хотя мне всякого довелось повидать.
– Мы и так к вам шли! – опять закричал Скребутан. – Пять минут не подождать?
Гость беззвучно повалился набок. Он повалился точно на кресло, в котором спал бородач, и не избежать бы кому-то из них легких повреждений, если бы я не сиганул прямо через стол. Рефлексы.
