Следовало поторопиться. Вслед за ботинком, я содрал с мистера Пеблбриджа штаны вместе с бельем, а его самого – бросил на четвереньки. Голову приговоренного я зажал между своими коленями и взялся за дело. Задницы – ваши лучшие подружки, обязательно утешил бы я его, если б мог себе позволить сказать хоть одно слово. Я порол его тем, что под рукою нашлось – кабелем от их же следящей системы. Прыщавый зад сразу закровил. Исполнение приговора проходило под нарастающий аккомпанемент: снаружи орали и били в дверь чем-то тяжелым. Животное в моих руках выло на всю гостиницу. Один я молчал, ибо нечего мне было сказать мертвой сеньорите Вардас…
Преступная комбинация была сложнее, чем казалась, хоть длинноухие зверьки и принимали решение в явной спешке. Они исходили из того, что маньяк-одиночка предпочтительнее наемника, у которого обязательно есть заказчик. Но где раздобыть маньяка? Все в этом мире приходится делать самому, таково кредо людей, добившихся в жизни успеха, не так ли, мистер Пеблбридж? Пишите рецепт: берем хорошо оболваненного психопата, нажимаем на спуск… Эх, Бромберг, наивная душа, знаешь ли ты, чем заляпаны твои психоволновые игрушки? Я знал. Воздушный шланг, развязавший бармену язык, помог увидеть краешек и этой картины… Кристалл с кинокомиксами – всего лишь медиум, посредник. Обычно паранойя развивается медленно, в течение нескольких лет, но есть средство, позволяющее сжать этот страшный процесс до минут. Волновой психодислептик. Человек вставляет кристалл в гнездо, включает стереовизор, и готово, невидимый станок начинает сверлить его мозг, формируя очаги острого психоза. Наденешь наушнички – еще лучше. Бредовые «озарения» параноиков всегда с чем-то связаны, как правило, с чем-то случайным, и есть люди, которые берутся управлять такими случайностями. Это программисты человеческих душ – буквально. Не вздрагивайте, товарищ Луначарский, сами себя они называют эстетическими психопрограммистами. Эстетическое, значит чувственное. Семена, скрытые в видеоряде и музыке, в бессмысленных междометиях и жестах, высеиваются в почву, которую предварительно рыхлит волновой психодислептик. Человека заставляют посмотреть кинокомикс, а следующий кристалл он возьмет уже сам. Потому что теперь он болен, но сознание болезни у него отсутствует. А новый кристалл – это новая порция «озарений». Вот примерная схема.
Почему в качестве основы выбрали именно порно, к тому же фальсифицированное под русский вариант? Причин две. Во-первых, ничтожная художественная ценность не требует профессиональной проработки сюжета и персонажей, а в Советском Союзе, как известно, эта продукция вообще изготавливается только кустарным способом. Во-вторых, механическое повторение какого-либо движения уже само по себе способно ввести в гипнотический транс. Обилие однообразных движений, перетекающих из кадра в кадр, характерно для произведений этого жанра, что сильно облегчает дело психопрограммистов. Более того, признался мне бармен, ни в каком другом жанре, кроме порно, не удалось пока добиться результатов.
Сначала «командированного» выводили на меня, чтобы в случае нужды быстро и без скандала избавиться от путающегося под ногами писателя. Такой случай мог бы наступить, например, когда артефакты внеземного происхождения заняли бы свое место в бледных руках мистера Пеблбриджа. Человек-Другого-Полушария тупо торчал в холле гостиницы, демонстрируя себя многочисленным свидетелям, и смотрел на писателя Жилина, мило беседующего с цветочницей. Он не слышал наш разговор, зато слышали те, кто подвесил его мозги на ниточки. Таким образом, появилась новая мишень. Они нажали на спуск, и безумие выстрелило… Или ваш параноик – это не случайная «кукла», а, наоборот, кадровый офицер? Понимаю, в работе всякое бывает. Не большая разница, кем жертвовать, если жертвуешь не собой.
Убивая молодую женщину, кукловоды поражали две мишени сразу: избавлялись от свидетеля плюс мотивировали следующее нападение. В самом деле, что может быть понятнее? Психически больной человек, блуждая в лабиринте своего бреда, сначала жестоко наказал женщину, которая якобы пинадлежала ему, а потом отомстил ее воображаемому любовнику, то есть мне. Нападение на холме, в людном месте – это напоказ, скандально, нагло. Иначе говоря, безумно. Убьет маньяк Жилина – хорошо; не убьет – тоже неплохо. Главное, что психа нужно прикончить тут же, прямо на теле известного писателя. И концы в воду, жертва принесена. В гостиничном номере обезвреженного преступника нашлись бы все необходимые улики, и дело было бы тихо закрыто.
Маньяка должны были прикончить… Бэла, Бэла! Товарищ мой боевой… Как же вовремя ты появился возле холма, с каким остервенением схватился за оружие! Но что привело тебя, начальника полиции, в это тихое местечко? И почему ты был один? И почему так быстро исчез с территории Университета – словно знал о надвигающемся штурме? Ненавижу случайности, из-за них мысли склеиваются в ленту Мебиуса. Как мне теперь относиться к тебе, несгибаемый комиссар?
Перед тем, как дверь пала, я повесил мистера Пеблбриджа на вешалку, насадив его пиджаком на крючок. Из такого положения можно выбраться только если пиджак вдруг лопнет или вешалка рухнет. Ноги до пола у него не доставали, а вернуть его штаны на прежнее место у меня уже не было времени. Рыжий стратег дико задергался, пытаясь освободиться. Потом я поднял с пола свои консервы, превратив их в снаряды, и приготовился к бою. А потом дверь влетела в прихожую, движимая реактивным воплем: «Опс- ёпс!».
Что было дальше – не запомнил…
Много позже, вороша в памяти эти неприглядные страницы, я испытывал досаду – за то, что поддался первому порыву души, не справился со внезапно вернувшейся молодостью. Не стоило мне избивать и, тем более, пороть ничтожную тварь по имени Оскар Пеблбридж, опустившись до уровня его же подлости. Дурной это вкус, товарищи. Я даже чувствовал некоторое подобие стыда, но лишь до тех пор, пока не вспоминал, что не сказал ему во время нашей последней встречи ни одного слова. Ведь он пытался со мной объясниться, понимая, что страдает по заслугам, он хотел увидеть во мне сорвавшегося профессионала, которого можно переиграть, но я так и не сказал ему ни одного слова. Ни одного слова. Ни одного.
Очнулся я на пневмотележке.
Было время, я специально приучал себя к импульсам, пущенным из разрядника, это входило в мою профподготовку, поэтому беды не случилось. К счастью, меня успокоили все-таки разрядником, а не пистолетом. Тележку с моим телом как раз выкатывали из лифта в холл, по правую руку вышагивал сумрачный Бэла Барабаш, по левую – подернутый мглой лейтенант Сикорски, и никакой иной охраны не было.
– С добрым утром, – съязвил Барабаш. – Кошмары не мучили?
– Кто кого мучил, – сказал я и приподнял голову, осматриваясь. – У меня с вашими кошмарами разговор короткий.
– Банкой в лоб, – покивал он.
Я присел, оттолкнув руку врача, спустил ноги на пол и встал. Суставы сгибались с трудом, но это скоро должно было пройти. Вместе со мной остановилась и вся наша компания.
– Так это были ваши лбы? Тогда, подозреваю, какой-то из моих кошмаров еще не кончился.
– И правда, ты ведь только и делал, что спал за эти дни, – сказал Бэла с завистью. – Загибаем пальцы… – он не двинул руками; руки его, напряженно согнутые, были плотно прижаты к бокам. – Сначала тебя сморило после парализатора, потом был сонный герц, теперь – разрядник…
– Были еще деньги под подушкой, – дополнил я печальный список, пытаясь хоть чем-то зацепить угрюмого лейтенанта Сикорски.
Толстяк молчал. Сегодня он был не склонен откликаться на глупые шутки. А его начальник жестом прогнал врача с санитарами и вздохнул:
– Да, деньги под подушкой… Ничего, Иван, с этим из кошмаров покончили. Благодаря тебе.
– Благодаря мне? – изумился я. Он ответил с неожиданным раздражением.
– Ну, пусть не ты это сделал, а твои лучшие друзья. Лично я большой разницы между вами не вижу. Кто-то подземные хранилища взрывает, кто-то – гостиничные номера громит, кто-то швыряет о землю вертолеты, кто-то – консервы в людей.
Я оторвал руки от тележки и побрел вперед, придирчиво слушая свои ощущениям. На эмоции бывшего комиссара, у которого так и не получилось стать настоящим полицейским, мне было, откровенно говоря, плевать. Надеюсь, он быстро это поймет.
– И чего вы прицепились к несчастным консервам? – обиженно спросил я их обоих, когда они опять оказались справа и слева от меня. – Я, может, начал жить иначе, вот и выбросил то, что мне больше не
