— Кто знает, может он давно там сидит и ждет.
— А если увижу, что тогда?
— Дашь мне знак.
— Но ты сказал — я тебя не знаю.
— Это ничего. Дать знак можно по-разному. Наденешь белую кепочку, и мне все станет ясно.
— А потом?
— Потом постарайся держаться между нами. Нельзя ему дать возможности где-то застать меня одного.
— Понял. А потом?
— Я выполню заказ. Затем разберусь с тем, кому заказали меня. Вернемся в Москву. Тут меня никто ждать не будет. Поэтому можно спокойно сделать шефа… И мы свободны, Серёня.
— Думаешь будет легко уйти?
— Проще, чем ты думаешь. Я как ушел из инкассации, меня в лицо кроме шефа никто не знает. Между нами двумя — тонкая ниточка. Кто первым по ней ножничками чикнет, тот и выживет. Шеф уверен, что это будет он…
— А ты?
— А мы, Серёня, постараемся, чтобы все было наоборот…
Богданов выглядел озабоченно. Стоявший перед ним Черкесов переминался с ноги на ногу, не зная чего ожидать от шефа. Но тот вдруг доброжелательно улыбнулся.
— Ну что, Семеныч, укатали тебя крутые горки? То-то ты, как я гляжу, в последнее время сбледнул с лица…
Понимающий человек в таком случае обязательно сказал бы:
— Замотался.
Черкесов не уронил марки, хотя ответ дал в редакции, более подходившей к его языковой выучке:
— Ишачу, Андрей Васильевич. Как папа Карло.
— Отдохнуть не хочешь?
Черкесов враз насторожился, напрягся как струна. Слово «отдохнуть» в русском языке достаточно многогранное. Саданут коленом под зад человеку на работе и говорят: «Ушел на заслуженный отдых». А вглядишься — выгнали его прочь и дело с концом. Или бывало на ринге, когда после коронного удара правой, опупевший вдруг соперник ложился на пол, тренер Иван Королев говорил Черкесу: «Пусть отдохнет, бедняга. Спешить тебе некуда».
Короче, много смысла в одном слове. А раз так, значит надо выяснить точно, какого рода отдых предлагается.
Ответил Черкес с полнейшей неопределенностью:
— Оно таки так, Андрей Васильевич, но опять-таки ежели…
— Что «ежели»? — Богданов поразился такой дипломатичности ответа.
— А вдруг по чрезвычайности обстоятельств во мне какая надобность возникнет?
Богданов засмеялся.
— Она уже возникла. Трехдневный отдых, Семеныч — это кайф. Прекрасный харч. Свежий воздух. Пейзаж…
— Море, — подсказал догадливый Черкес, — на пляжу сисястые девки…
— Ага, — без сопротивления согласился Богданов, — но в другой раз.
— А я-то, дурак, разогнался. Думал попал под статью заботы о человеке.
— Правильно думал. Поедешь в дом отдыха. Погужуешься, может как ты говоришь, там и сисястую найдешь. Чем черт не шутит.
— Это, я думаю, сверх программы. А что главное?
— Трудно с тобой стало, Семеныч. Слишком догадливым стал.
— Чья школа? — Черкес осклабился.
— Ладно, друг друга мы поняли. Завтра я тебе передам путевку. Поедешь на выходные дни в Марьино. Там одна фирма будет мочить своего батяню. Наводку я тебе дам. Самому акту ты мешать не должен. Но исполнителя сделаешь…
Над зеленым крутояром стояли столетние сосны. Снизу их стволы были покрыты серой корой, похожей на чешую змеи. Выше до самых макушек дерево золотилось бронзовым легким загаром. Прорвавшись сквозь годы, деревья переживали не лучшее время. Могучие гиганты над песчаным обрывом уже были приговорены к смерти. Дожди и время медленно разрушали кручу, и толстые причудливо извивавшиеся корни, которые связывали деревья с землей, уже потеряли опору и висели над пустотой, как щупальца морского чудища.
Рыжая тропинка тянулась вдоль кромки обрыва. Внизу, сжатая с обеих сторон зелеными берегами, текла Москва-река, в этих местах ещё относительно чистая, живая, не загаженная цивилизацией.
Неожиданно Чепурной почувствовал боль в груди. Он остановился, достал из заднего кармана брюк пластиночку с капсулами жидкого валидола. Выдавил одну горошину, взял в рот, раскусил. Постоял немного,
