— Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?
Лыткин снисходительно улыбнулся.
— Не в дугу. Гироскопы — это от систем управления ракетами. Детали такие.
— Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.
— Ты в своем уме? — Лыткин сразу помрачнел. — Знаешь, как такое предложение называется?
— Ну-ну, просвети.
— Предательство, вот как!
— Дурак ты, Лыткин!
— Почему же — сразу и дурак? — обиделся прапорщик.
— Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги — правые или неправые, — без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация — это справедливый передел достояния. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…
— Кончай, Васильич, — попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.
— Мне кончить проще, чем тебе начать. Ты поинтересуйся, о чем твое начальство думает. Не знаешь? Вот и береги свои склады. Потом генералы на них бизнес сделают. А тебя под зад коленкой. И вообще, если на то пошло, катись ты… Я тебе помочь хотел заработать тысяч так тридцать-сорок. Не надо? Тогда давай плати долг. Завтра поеду к вам и пройдусь по начальству с твоими расписками. У меня все на месте.
— Зачем же так? — всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. — Я же не…
— А я — да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…
— Нет уж, говори. Что потом? Давай, договаривай, раз начал.
— Хорошо, слушай. Потом, ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. А большим предателем, чем Меченый Миша, тебе, Лыткин, никогда не стать. Миша продал всех — друзей, партийцев, государство, и все для того, чтобы иметь свой кусок хлеба с твоим маслом. Сколько лет, прапор, ты кидал ему взносы со своих старшинских грошей? Сколько он на твои рублишки для своей мадам шубок купил? А теперь он всем вам, верным слугам Отечества, шишку в лузу вкатил — радуйтесь, солдаты, сержанты и офицеры! Так что любое твое дело в своих интересах никогда не позволит тебе дотянуться до прорабов перестройки…
Клыков махнул рукой и с презрением бросил:
— Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!
Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму — тридцать-сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Президент, чье имя назвал Клыков, обходился с Советской Армией как Гудериан — ломил, трепал, раскидывал, крушил. История скорее всего не припомнит случаев, когда бы глава государства в таком безжалостном стиле расправлялся со своими вооруженными силами. Поэтому загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч — сумма серьезная.
Наконец прапорщик принял решение.
— Говорил ты, Васильевич, красиво. А насколько серьезно? В отношении тех больших тысяч?
Вместо ответа Клыков спросил:
— Выпить хочешь? — он сходил к буфету, принес бутылку и рюмки… Под мужской разговор жидкий фундамент крепче бетонного…
— Послушай, Елизар, — сказал Клыков лениво. — Сколько тебе до дембеля?
— Месяца полтора. Время летит…
— А мы его ухватим, — засмеялся Клыков. — Как кота за хвост. Армянин с прапором порешили по- мирному…
— Не сохранил, значит, целку Лыткин?
Они сидели на веранде за накрытым столом, пили чай. Солнце лежало на деревянном полу светлыми полосами. За верандой в кустах сирени копошились и громко чирикали возбужденные воробьи.
— Сколько ему пришлось дать?
— Полсотни, — ответил Клыков. — Больших, понятно…
— И что дальше?
— Теперь все только от твоей готовности зависит. Прапор ждет, когда ему назовут время. Так что точи нож. Я проверю, как ты им работаешь.
Елизаров нервно скребыхнул ногами по полу.
— Он у меня и без того острый.
— Штык? — спросил Клыков и покачал головой отрицательно. — Нет, милый, мы тебя вооружим как следует.
Он скрылся в комнате и, вернувшись, протянул руку к сержанту. Из сжатого кулака, сверкнув на солнце, как змеиное жало, вылетело узкое острое лезвие. Елизаров даже отшатнулся от неожиданности.
— Держи, — усмехнулся Клыков.
Елизаров взял нож в руку, примерился. Пряча кривую усмешку, сказал довольно:
— А что, пойдет!
— Не кажи гоп, — охладил его Клыков и подошел к двери. — Володя! Подкинь-ка нам досочку…
Топорок, загоравший во дворе, поднялся на веранду, держа в руках толстую короткую плаху. Положив ее между двух табуреток, сел в плетеное кресло-качалку, с любопытством ожидая экзамена.
— Доска дюймовая, — сказал Клыков. — Если пробьешь с одного удара, значит, по ножичку у тебя соперников не будет. А делается все так…
Он взял у Елизарова нож, сжал сильные пальцы на рукоятке, потом нанес удар по доске. Лезвие пронзило доску насквозь.
— Вынь и попробуй сам, — сказал Клыков, ухмыляясь.
Елизаров стал тянуть нож, но он не поддавался.
— Ты, Елизар, покачай, — посоветовал Топорок, — Клык садит знатно, ни один врач не отлечит…
Лишь на шестом ударе Елизарову удалось наконец пронзить плаху.
— Молоток, — похвалил Клыков и взял его под руку. — Теперь топай за мной.
Они спустились с крыльца и двинулись к загончику на задах двора, где сыто урчал кабан весом пудов на шесть. Клыков протиснулся внутрь, подошел к животному, почесал его за ухом. Хряк довольно захрюкал, поднимая вверх розовый плотный пятачок.
— Пора колоть, — сказал Клыков. — В магазинах ни хрена нету, а он вон какой хоботок наел. Попробуй заделать, Елизар. Почешешь его, потом ударишь. Вот сюда…
Он ткнул пальцем в щетину под левой лопаткой.
— Вы серьезно, Тимофей Васильевич? — удивился Елизаров. — Я не мясник…
— Надо, милый, надо, — мягко, но настойчиво сказал Клыков. — Доска — это доска. Надо уметь резать
Елизаров шевельнул плечами, давая понять, что ласка ему неприятна.
