— Что молчишь? — спросил Клыков, убирая ладонь. — Пошел бы ты к такому за помощью?
— Дурак я, что ли?
— Тогда не тяни. Почеши его и бей. Вот сюда…
— Знаю, — сердито сказал Елизаров. — Ударю, куда надо.
— Ты не залупайся, милок, — одернул его Клыков. — Ударить может каждый. А вот убьет только умелый. Промахнешься — визгу будет… Нам только этого не хватало.
Елизаров нанес удар с неожиданной для себя яростью. Нож вошел в спину кабана по самую рукоятку. Животное упало на подогнувшиеся колени, ткнулось пятачком в землю.
— Хорошо, — сказал Клыков одобрительно. — А сейчас опрокинь его на спину. Распори брюхо и вынь печенку…
— Может, Топорок сделает? — нерешительно предложил Елизаров.
— Слушай, ты мне надоел! — зло оборвал его Клыков. — Я тебе не прапорщик, не лейтенант. Меня
Выполнив задание, Елизаров встал, растопырив окровавленные руки. Посмотрел на Топорка, сказал повелительно:
— Слей.
Тот послушно взял алюминиевую кружку, зачерпнул из бочки. Елизаров сложил руки ковшичком и с видимым удовольствием принялся смывать липкие сгустки.
— Верка! — крикнул Клыков. — Где ты там, кобыла? Пожарь нам печеночки! — Он дружески ткнул Елизарова в бок. — Молоток! Сейчас выпьем, закусим свежатинкой…
— Не хочу, — Елизаров поморщился. — Не пойдет.
— Что так?
— Я же резал его. Жрать будет тошно.
— Будешь. Надо эту бабью слабость бороть. Иначе я на тебя и гроша не поставлю.
Они ели жареную печенку, запивали шикарным пивом из банок и весело хохотали. Топорок рассказывал смачные анекдоты, смешил всех до слез. Веруньша сидела рядышком с Елизаровым, прижималась к нему, заглядывала в глаза.
После обеда она крепко взяла его под руку, улыбнулась обещающе.
— Пошли в сад…
Они уединились в беседке, густо обвитой виноградом. Там стояли топчан, застланный серым шинельным сукном, и круглый стол, на котором громоздился эмалированный таз, полный краснобоких яблок. Веруньша подошла к топчану, на ходу расстегивая молнию юбки, едва прикрывавшей колени. Аккуратно, как дрессированная цирковая лошадка, подняла сначала одну, потом вторую ногу и вышла из упавшей на пол юбки. Елизаров увидел ядреные ягодицы, туго обтянутые нейлоном, судорожно сглотнул слюну. Он сделал шаг, как слепой, вытянув руки. Веруньша схватила его за кисти и потянула к себе.
— Погоди, вот так… — лихорадочно шептала она, уверенной рукой помогая действию. И вдруг заголосила громко, страдальчески: «О-о-у-у…» — и забилась лихорадочно, как бьются больные, впадая в приступ эпилепсии.
Потом они лежали на топчане, оглушенные, обессиленные, медленно возвращаясь к нормальному мироощущению.
— Ты психическая? — спросил Елизаров, облизывая с укушенной губы солоноватую кровь.
— Просто я ужас какая страстница, — сказала Веруньша и засмеялась довольно. — Ты тоже озорной. Мне подходишь…
Она встала, поправила прическу и только потом надела юбку. Взяла из таза яблоко, с хрустом надкусила и блаженно зажмурилась.
— Кто вкуснее, я или Ромка?
— Ты-ы, — сказал он, понимая, какой она ждет ответ. — Конечно, ты.
— То-то. Вот и брось ее…
— А Лыткин? — спросил он лениво. — Куда ты прапора денешь?
— А ну его, слюнявого. Тыр-пыр — и дух вон.
— Что ж ты его сразу не бросила?
— Попробуй, брось, — сказала Веруньша простодушно. — Ты что, Клыка не знаешь? Он приказал завлечь, и вот… А ты мне нравишься просто так, по любви. С первой встречи. Брось ты эту дуру, пока она тебя не продала…
Сказала и испуганно прихлопнула рот ладонью.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Елизаров встревоженно.
— А ничего, — Веруньша явно замкнулась.
— И все же? Между нами…
— Ты спроси о ней у Топорка. Вроде случайно…
Елизаров так и поступил, когда они вернулись в дом.
— А что, Ромка сегодня не появлялась?
— Ожидал приглашения на проводы? — поинтересовался Топорок.
— Какие проводы? — удивился сержант.
— Уезжает твоя Ромка.
— Куда?!
— Угадай кроссворд. Первая часть слова — буква русского алфавита, вторая — часть тела еврейской женщины. В целом — город на Волге.
— Причем тут еврейская женщина? — разозлился Елизаров. — Не знаю. Я не отгадчик.
— Че — бок Сары, — сказал негромко Клыков. Он вошел в комнату босиком, в одних брюках, без рубашки и майки. Сел на диван, стал стричь ногти на ногах. — Чебоксары. Клевая загадка, верно?
— Чего ей там надо? — спросил Елизаров.
— Жених у нее там. Под венец прицелилась.
— Су-у-ка-а! — выругался Елизаров. — Ну, сука!
— Я думал, ты знаешь, — пожал плечами Топорок. — Если нет, действительно сука.
— Убью! — Елизаров стукнул кулаком по столу.
— Это не причина, чтобы убивать, — сказал Клыков. — Баба с возу — мужику облегчение. Уедет — Веруньшу потискаешь. Она по тебе млеет, и телом помягче Ромки. Но вот то, что Ромка может завалить все наше дело, это серьезно. За такое…
Клыков громко пощелкал ножницами, как парикмахер над головой клиента.
— Чик-чик, — ухмыльнулся Топорок. — Тут уж, Елизар, тебе не открутиться. Твоя баба — тебе ее мокрым узлом вязать. А я свои бабки из-за такой сучки терять не согласен.
— Где ж мне ее искать? — спросил Елизаров озабоченно: над гонораром, маячившим в отдалении, нависала угроза.
— Послезавтра едем на озеро, — сказал Клыков. — Закатим небольшой пикничок. Там на месте все и порешим…
Последнее слово прозвучало, как приговор.
На озеро Самородное приехали на трех машинах. Голубая даль открывалась перед ними во всей первозданной красе. Вода играла бирюзой там, где ее освещало солнце, и казалась черной под тенями леса, стоявшего густой стеной по берегу. На гладкой поверхности — ни одной морщины, словно по ней прошлись утюгом, в ней отражалось небо, плывшие по нему белые облака.
Выбрали удобное место — метрах в двадцати от берега — и разложили брезент, на него выгрузили припасы. Зотов и Топорок отправились собирать хворост для костра. Клыков подозвал Елизарова, сказал ему, щеря зубы в улыбке:
— Уведи Ромку подальше.
— Я сам, — сказал Елизаров упрямо. — Сам!
— Опять споришь? — спросил Клыков. — Когда научишься слушать? В этом деле мы все повязаны, и работать надо вместе. Понял, дура?
