— Пошли, — согласился лейтенант.
— Не отделяйся, Иваныч, — сержант подмигнул притихшему уполномоченному.
Иван присел у костра, протянул к нему руки. Винтовка лежала рядом, лишняя в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, а — познабливает. Картошечки испечь, горячей скушать, с солью да хлебушком — как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не те дрова, чтобы печь, отравиться можно.
Он подхватил винтовку, вскочил.
— Глазьев! Как дела? — голос лейтенанта сытый, расслабленный.
— Никаких происшествий, товарищ лейтенант! — рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.
— Никаких? Молодец. Но ты — смотри!
— Орел он у тебя, — похвалил и чекист.
— Есть смотреть, товарищ лейтенант, — Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.
— С чего это вишня цветет? — строго спросил сержант. Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.
— Никак, бабочки, — сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. — Налетело же их, незванных, — он поднес спичку к белому соцветию. Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ними и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, билась в траве, кружила на месте, силясь увернуться от сапога чекиста.
— Отойдем, — предложил лейтенант.
За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.
— Не зги не видно, — уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, здесь рука, только угадываешь. Нет, всетаки видно. Глаза прозревали, привыкая к ночи.
Он поднял голову. Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся. А днем… Какие у той женщины были глаза! Уполномоченного передернуло.
— Облегчился, Игорь Иванович? — весело лейтенанту. Молодой, что он понимает, щенок.
Словно звездочка, мигнул фиолетовый огонек и погас. Но тут же затлел второй, рядом.
— Смотрите, в селе… — уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков — упало с небес утиное гнездышко и разбилось.
— Вижу. Могильные огни. Самовозгорание газа, вроде болотного. Жарко ведь, вот и разлагаются…
— Это и нам читал лектор, — поддержал из темноты чекист. — На антирелигиозном вечере.
Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем недавно приезжал умник из области, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется — про мощи нетленные, могильные огни, чудотворные иконы. А горят, как обычное дерево, иконы эти.
Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.
— Волков чует. Лес недалеко, расплодились, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
— Волков? — с сомнением повторил чекист.
— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.
— Как отобрали ружья у населения, волки непуганными стали, — слышал Иван говорок уполномоченного. Балаболка. Что волки, когда винтовка в руках.
Он шагнул за ворота. Были бы волки, он стреляет метко. Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки…
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатил запах, сначала даже приятный, но секунду спустя — невыносимый. Рвота скрутила, согнула Ивана; кислая комковатая жидкость толчками хлестала из него, а вдогонку тянулась клейкая липкая слюна, спускаясь непрерывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
— Падаль… — Иван старался набрать побольше воздуха.
Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали. Обессилел вмиг.
— Ой, худо мне, — он оперся на винтовку, переводя дыхание. Скорее назад, пока может.
Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, но понять, что это ломалась его шея, не успел.
Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, невыносимый — и вдруг стихло.
— Закопался, орелик, — Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали дуралея на свою голову. И чего тот возится, дело-то немудреное — ворота закрыть.
— Вот и он, — миролюбиво ответил лейтенант.
Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.
— Кто это с ним? — прошептал уполномоченный.
Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках надвигались на стоявших у порога дома.
— Стой, — сержант неспешно вытащил револьвер, — стой, говорю, — и, лейтенанту: — Не отставай.
Стрелял он спокойно, деловито, лейтенанту почудилось, что сержант даже насвистывает вальсок и выпускает пулю на каждый третий счет.
— Догоняй, лейтенант.
Увесистый пистолет стал непослушным, рвался из руки, подпрыгивал и только с последним патроном строптивость покинула оружие.
Попал ли в кого?
— Отходим, — дернул за рукав сержант.
Подтолкнув растерянного уполномоченного, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.
— Посветите же!
Стукнула дверь в коридоре.
— Сюда, хлопцы, — возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот, с винтовкой. Лейтенант задвинул засов.
— Старшина где? — и, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.
— Быстрее в комнату, — торопил чекист.
Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.
Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Сейчас, сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки. Холодом потянуло из окна, пламя лампы затрепетало.
— Старшина! — кричал кто-то в коридоре. Вырванный оконный шпингалет покатился по полу.
Винтовка, прислоненная к стене, накренилась и упала, штыком процарапав дугу на обоях. Скверно.
Старшина нагнулся, поднимая винтовку, а, когда выпрямился, в окно уже ввалился оборванный тощий мужик, вслед за ним лез другой.
И на такую рвать патроны тратить?
Наработанным ударом старшина вогнал штык в живот противника, железо пронзило плоть легко, но — ни вскрика, ни стона, грязные пальцы обхватили цевье.
— Балуешь! — винтовка завязла в теле, мужик никак не выпускал ее, а другой выходил из-за его покатой спины.
Задетая локтем лампа опрокинулась и ярко вспыхнула. Где остальные-то? Старшина оглянулся на дверь. Одному не сдюжить, уходить надо, вон новая харя в окне. Он оттолкнул винтовку, отступая. Босая
