эти светлячки стоили ос – жестоких, злых и беспощадных. Нападавший зашипел, как шипит раскаленное и опущенное в воду железо. Зашипел и кинулся прочь. Через несколько мгновений и он, и окружавшие его светлячки скрылись за гаражами, что стояли метрах в сорока от дома.
Я положил топорик на землю и, не опуская пистолета, достал фонарик. Он светил тускло, беря пример с луны в облаках.
Увидел я достаточно. В пыли лежала баба Настя, руки и лицо ее были в крови.
Я прикоснулся к артерии на шее.
– Ох, доктор, ушел он, окаянный? Ушел?
– Убежал, – похоже, санитарка пострадала меньше, чем мне думалось. – Как вы себя чувствуете?
– Кажется… Кажется ничего не сломала… Но покусал, поцарапал он меня… если б не ты… – баба Настя всхлипнула, и стала подниматься. Я хотел помешать ей, мало ли, сначала сгоряча вскочит, а потом коллапс. Но она уже стояла, тихонько подвывая, не зная, что делать, куда бежать.
Не знал и я. Поэтому осмотрел раны более внимательно и решил оставить больную у себя. У себя дома, то есть. Раз уж так получилось. Небольшая аптечка, что хранится на дому, позволит обработать раны. Укушенные раны. И весьма глубокие. Баба Настя просто находится в возбужденной стадии шока, потому и держится. Адреналин. Но хватит его не надолго.
– Эй, Корней Петрович, ты стрелял?
Голос донесся из углового окна. Сосед сбоку, Володя.
– Я.
– Видишь, это он, я ж тебе говорил, – сказал он, обращаясь к кому-то в комнате. К жене, к кому ж еще. Затем опять повернулся в окно.
– А зачем?
– Бандит напал на бабу Настю, санитарку. Ранил.
– Ее в больницу нужно?
– Нужно. Только телефон не работает, да и «скорая» с больным уехала далеко.
– Моя машина на ходу. На ней и отвезем, ладно?
– Отлично.
Минуту спустя Володя уже шел к гаражам. На селе люди отзывчивей, чем в городе. Или Володя просто подумал, что рано или поздно я пойму: он смотрел в окно, а на помощь не шел. Еще обижусь. А жить в селе, если на тебя обижен хирург, не совсем удобно. Особенно если хирург этот связан с милицией и даже имеет пистолет, а ты возишь из глухой деревеньки самогон на продажу.
Поэтому Володя и решил сделать доброе дело. Оно, доброе дело, не пропадет.
Слышно было, как Володя отпирает гаражный замок (не три-четыре, как в городе, правда, и машина у него не «Мерседес»), скрипит воротами (нарочно не смазывает, противоугонная сигнализация), терзает стартер. Наконец, мотор ожил, затлели фары, и машина, Жигули-шестерка, подкатила к нам.
– Аккумулятор подсел, – сообщил Володя.
Вместе мы посадили бабу Настю на заднее сидение, где предусмотрительный сосед постелил ветошку, опасаясь кровавых пятен. И то, случись что, поди доказывай, чья это кровь.
До больницы мы доехали быстро, я даже решил, что неплохо бы и самому обзавестись машиной. Но где мне взять старую шестерку, идеальную машину по нашим дорогам. А на новую «Ниву» или командирский «УАЗ» средств не хватает. Дурно я веду хозяйство, неэкономно. Ем каждый день.
Из машины баба Настя вышла сама, и лишь дойдя до приемного покоя, сомлела.
Анна, не говоря лишнего, помогла уложить ее на носилки, и мы переправили ее в операционную. Оперировали при свете трех керосиновых ламп. Настоящая бестеневая лампа у нас тоже была. Но не было напряжения в сети. Аккумуляторы же давно скончались от старости.
Поработать пришлось всерьез, зашить пару сосудов, обработать раны, ввести метрогил капельно, а в другую вену флакон крови. Большая кровопотеря. По счастью, на день Донора у нас ходят охотно – сдал кровь четыреста кубиков, а получил денег на два литра самогона. Опять же донор – человек без СПИДа и сифилиса, которыми в нашем захолустье по-прежнему не гордятся.
Закончив с бабой Настей, я вспомнил, что следует сообщить о нападении дежурному по УВД.
В ординаторской телефон еще вчера работал, к нему вел другой кабель, не тот, что к моему дому.
Но сегодня телефон молчал. Я ритуально дул в трубку, стучал по рычажкам, но результата не достиг.
– По всей больнице то же самое, – сказала Анна. – Ни в приемном покое, ни в терапии телефоны с полуночи не работают.
– Подождем до утра, – похоже, эта фраза скоро станет единственной в моем органчике.
И мы сели ждать. Я и Анна. При свечах, в приемном отделении. Никто не тревожил, да и как потревожишь, если телефон не работает. Больные могли прибыть и своим ходом, пешим или машинным, но, видно, они тоже ждали утра.
Кресла в приемном старые, но усталому человеку кажутся мягкими. Мне казались.
Когда рассвело, я проведал бабу Настю. В палате, кроме нее никого. Подобное случается, особенно летом. Не дают себе люди разболеться. Терпят до осени.
Баба Настя спала покойно. Пульс, дыхание не внушали никаких опасений. Пусть спит, сон – тоже доктор.
Вернулся, Анна как раз чай заварила. Выпили чаю. Встретили солнце.
Мы ни о чем не говорили. Посидеть молча – что может быть лучше. То есть может-то многое, но работа есть работа. В любой момент ждал я призыва о помощи хоть из родильного отделения, хоть из инфекционного.
Рассвет закончился, закончился и покой. К больнице подъехал милицейский «жигуленок» и инспектор сказал, что наша «Скорая» стоит на обочине дороги в семи километрах от Теплого.
– А люди? – спросил я, ожидая худшего.
– Людей нет, – ответил инспектор. – Машина в порядке, двигатель холодный, давно стоят. Чуть в сторону съехали, в посадку, с дороги ночью не заметишь. А то плакала бы ваша «Скорая». Народ на дороге ушлый, на ходу колеса рвет. Я там пока сержанта оставил, чтобы присмотрел. Угнали, а вы тут в неведении…
– Не угнали, – медленно ответил я. – На машине повезли больного. Водитель, санитар, больной, все пропали.
– Он что, особенный больной?
– В смысле?
– Ну, чтобы его похищали?
– Сторож наш, Иван Харитонович.
– Сторож… Все равно, нужно сообщать, – он включил милицейскую переносную рацию. Старую, которая больше трещит, чем говорит. Но сегодня она даже не трещала.
– Аккумулятор сел. И когда нам только новую технику дадут? Рация – времен московской олимпиады, «жигулям» пятнадцать лет. На честном слове работаем!
– Безусловно, – подтвердил я слова инспектора с самым серьезным видом.
Да и чему улыбаться? Честному слову гаишника? Право, мне не до того. Слишком уж много в последние дни событий. Шел себе человек, любовался видами, и вдруг оказался на пути лавины. Откуда лавина, если и гор поблизости нет никаких, хоть три дня в любую сторону скачи?
Или есть, но я в слепоте не вижу? Горы, ущелья, пропасти?
Опять развел философию.
– Я поеду, сообщу, – инспектор посмотрел на меня, на Анну, тонко улыбнулся и ушел в солнечный день.
– Что могло случиться? – спросила Анна. Спросила не меня, а – вообще.
– Что уже случилось, – поправил я.
– Да. Будто туча повисла над нами. Черная тяжелая туча.
А по мне – скорее смерч. Воронка, всасывающая людей и уносящая во тьму. Впрочем, у меня подобное настроение после каждого ночного дежурства. Сегодня, по крайней мере, не было пострелянных, порубленных людей.
