– Да вот он, мой дом, будто не знаешь.
– Тогда зови в гости.
– Заходи, коли того… Пришел…
Николай выпрыгнул наружу, бодрый, энергичный, собранный. Мне стало досадно: отчего я такой квелый, словно вчерашнее картофельное пюре? Тоже хочу порхать и сереньким чирикать перепелом. Наступит ли время?
Отпустив машину (я едва успел сделать ручкой Степан Степанычу, водителю), он зашагал быстро и пружинисто, заставляя меня еще больше пожалеть о лишних килограммах и пренебрежении утренней гимнастикой. Еще и бегать похвально, по утрам, вслед уходящей ночи. В кроссовках от известной фирмы или даже босиком, по примеру Ивана Харитоновича. Стекло вот только мешает, битое стекло. А то бы побежал, слово даю, побежал, присоединившись к адептам босикомства. К их чести нужно сказать, что босикомцы не только не сорят, не только других призывают уважать землю, но и убирают ее при каждом удобном случае. Если увидишь в Теплом человека с ведерком, по пути подбирающем в него всякую дрянь, особенно битое стекло, то сразу ясно – босикомец!
Догнав у подъезда Ракитина, я придержал капитана за рукав:
– Вот здесь вчера некто напал на нашу санитарку, бабу Настю и нанес ей телесные повреждения. Искусал, проще говоря.
– Сильно искусал?
– Пришлось оперировать, переливать кровь.
– Она здесь…
– Она за мной приходила, из больницы. Ждала, пока я денусь. А некто на нее и напал. Я вышел, выстрелил из твоего пистолета.
– Из твоего, – поправил Ракитин.
– Выстрелил, он и убежал. Хороший газ, однако.
– Хороший, – лаконично ответил Николай. – Потерпевшая в сознании?
– Когда я уходил – спала после операции. Последствия шока.
– Ты думаешь, шока?
– Что ж еще? – удивился я.
– Очень надеюсь, что ты прав. Ладно зови меня внутрь.
Но пока я у двери шарил по карманам в поисках ключа, открылась дверь напротив, и выглянул Володя.
-А, Корней Петрович! – он юркнул назад и вышел уже с туристским топориком. – Давеча вы в машине оставили.
Не глядя на капитана, я взял топор.
– Как там старушка?
– Жива, спасибо, что подвез, – я торопливо открыл дверь.
Навстречу выскочила Маркиза, встала на задние лапы и обняла меня. Ну, не меня всего, а левую ногу.
– Понимающая кошка, – деликатно сказал капитан.
Вода, по счастью, была. Вместо электромотора трактор приспособили, иначе водокачка опустела бы в три часа. Мы, теплинские, смекалистые!
Посадив кошку на табуретку, я вымыл руки и заглянул в холодильник. Одно название, что холодильник – хранил я в нем продукты стратегического резерва, которым тепло не страшно. Преимущественно консервы.
И початую «Гжелку».
– Ты теплую водку пьешь?
– Я даже горячую пью. Наливай.
Но я все-таки прежде открыл «кальмары в собственном соку», «сайру тихоокеанскую» и нарезал черствого хлеба. Потом налил и водку. В один стакан.
– А себе?
– Перемирие у меня с водкой.
– Ага, понятно, – он выпил, закусил кальмаром, сайрой тоже не побрезговал. Потом налил уже сам, потом еще. Обе банки смолотил, а бутылку уполовинил.
– Я, понимаешь, с дежурства, как и ты, потому голодный. Прослышал, здесь пальба была, решил проведать. А ты не промах, еще и с топором! Отбил старушку.
Я скромно убрал топорик за холодильник.
– Если серьезно, то знай, ты поступил совершенно верно. И учти, в данном случае ничто не может считаться превышением обороны.
– В каком – данном?
– В этом самом. На твоих глазах напали на старушку… Кстати, ты разглядел нападавшего?
– Какое. Испугался, выстрелил. Инстинктивно.
– Инстинкты у тебя здоровые. И потому, действительно, объявить перемирие водке – идея своевременная.
– Еще бы. Ведь четверо пропали на моих глазах.
– Четверо?
Я перечислил – невропатолог и трое из «Скорой», что поехали в Соколовку.
– Забыл, – укоризненно покачал головой Николай.
– Кого?
– Уж не знаю, как правильней, кого или что…
– Ты имеешь в виду пропавший труп?
– С него, похоже, все и началось.
– «Пост хок эрго протпер хок» – блеснул я остатками институтской латыни.
– Кто пил, я или ты? Попрошу не выражаться на непонятных языках.
– «После этого – значит, вследствие этого», – перевел я.
– Пожалуй, не совсем так, – после короткого раздумья ответил Ракитин. – Скорее, все это – звенья одной цепи.
– Цепи? Какой-то безумец убивает женщину самым диким способом, словно она упырь из легенд. Потом он же, или другой безумец – или группа – похищают тело из морга. Одновременно, но совсем не обязательно в связи с похищением тела, исчезает больничный сторож, который, однако, вскоре обнаруживается у себя в сарае, повредившимся в рассудке. Спонтанная ликантропия – он, вообразив себя волком, кусает жену и нашего невропатолога. Доктор, накачав сторожа снотворным, отправляет того в областную психиатрическую больницу. Но и больной, и санитар, и водитель, едва отъехав, из машины куда-то исчезают. Невропатолог навещает меня, после чего тоже исчезает. Глубокой ночью у подъезда моего дома на санитарку нападает неопознанное лицо. Я верно излагаю?
– Ты, Корней Петрович, перечти Конан-Дойля. Здорово помогает.
– С каких пор российская милиция чистит себя под Шерлоком Холмсом?
– Не остри. Устами Шерлока Конин Дойл говорит очень умную вещь: отбрось невозможное, и оставшееся, каким бы невероятной оно не казалось, и будет истиной. Допусти: жертва убийства в самом деле была упырем. И тогда связь между событиями становится очевидной, – Николай говорил тоном насмешливым, несерьезным, словно расплачиваясь балагурством за выпитое и съеденное.
Я решил поддержать шутку.
– Тогда дела наши плохи. Святой воды нет, а, главное, статьи нет в уголовном кодексе насчет упырей. А нет статьи – нет и преступления. Если упырство – или упырячество, как правильно? – не запрещено, следовательно, оно разрешено.
– Ты, Корней Петрович, когда-нибудь слышал о секретных статьях уголовного кодекса? Уверен – нет, иначе бы серьезнее отнесся к предположению более сведущего в подобных делах товарища, – он встал, потянулся, всласть, с хрустом. – Пойду я. Нужно добровольную народную дружину возрождать. Пока в отдельно взятом районе.
– Серьезно?
