– Любо, братцы, любо, любо братцы жить,
С нашим атаманом не приходится тужить!
Со стороны послушать – ясно станет: не чай мы пьем.
А на самом деле песня стресс снимает лучше водки.
Пели мы недолго – две строчки всего. Потом стали заполнять документацию, протокол операции и прочее. Медицинская реформа на деле: час работай, три пиши.
Потом пришлось пробу снимать на пищеблоке, что означило конец дежурства и наступление полноценного рабочего дня.
Я, как заправский интриган, пробрался в кабинет главврача и поговорил с глазу на глаз. Вывалил все – приход Федора Федоровича ко мне на квартиру, его предположение о случае спорадической ликантропии, последующее исчезновение невропатолога, нападение на бабу Настю, исчезновение направленного в психиатрическую больницу сторожа Ивана Харитоновича вместе с санитаром и водителем.
Алексей Васильевич выслушал меня со спокойствием экранного Генералиссимуса: неспешно набивал трубку (привез из Лондона, куда ездил по обмену опытом. Я все гадаю, какой опыт нашей больницы пригодился лондонцам. Из зависти, конечно. Если бы в Лондон позвали меня, я б им уж порассказал, они от меня трубкой бы не отделались!), неспешно прикурил ее от специальной «трубочной» спички, неспешно прошелся вдоль коротенького стола.
– Ничего, ничего… Бывало и похуже… Будем разбираться. Хорошо, я свяжусь, – он махнул рукой, отпуская.
Я вышел едва ли не на цыпочках.
Спустя несколько минут Алексей Васильевич провел утреннюю пятиминутку, вскользь упомянул о веерных отключениях, сделал упор на необходимости соблюдения трудовой дисциплины и призвал высоко нести звание медицинского работника.
Я вернулся в отделение. Бабы Настя по-прежнему спала, что, пожалуй, объяснялось шоком и кровопотерей. Пульс не частил, давление как у космонавта (заезженное, но верное сравнение) а температура тридцать пять и одна десятая. Маловато. Но раз гемодинамика в норме, гипотермия не обязательно является признаком неблагоприятным.
Просто – особенность данного района. Эндемический признак.
Остальные больные заняли меня аккурат до полудня. Сегодня я работал медленно, как старая лошадь на борозде. Неглубоко пахал. И пил тоже, как лошадь, только не воду, а зеленый чай. Черный я оставлял для ночи.
В полдень я решил вновь навестить главврача. Узнать, что с отправленным больным, нет ли новостей. Да и о Фе-Фе беспокоился.
Но за столом Алексея Васильевича сидел Виктор Петрович, стоматолог-ортопед.
– Нет Алексея Васильевича. Уехал он.
– Куда уехал? Как?
– Срочно. У него сестра в аварию попала, в Туле. Вот он и уехал. Отпуск взял.
– Ага… И кто за него?
– Я.
– Ну, поздравляю, – признаюсь, я был уязвлен. В который раз. То есть не тем, что оставили на хозяйстве начмеда (Виктор Петрович помимо протезирования зубов был и замом по лечебной части), а тем, что начмед – не я. При моем-то при уме. Работаешь с утра до ночи. Оперируешь. Третий год в отпуск не ходишь. А золотых дел мастер – начальник по лечебной части. Золотые зубы у нас в районе все еще в чести.
– У вас ко мне вопрос, Корней Петрович?
– Два. Первый – что с телефонами?
– По всему поселку молчат, наверное, на телефонной станции неполадки. Или же просто от того молчат, что весь район за долги без электричества оставили.
– Надолго?
– Как знать, – Виктор Петрович был огорчен. Без электричества и протезировать нельзя, убытки.
– А Фе-Фе… Федор Федорович то есть, нашелся?
– Нет. Но, знаете, учитывая привычки нашего профессора, искать лучше не торопясь. Во всяком случае, искать с милицией. Найдут, а как он мертвецки пьян? И больнице позор, и ему.
В словах Виктора Петровича была сермяжная правда. На улице-то он не лежит, нашли бы уже, а вот у какой-нибудь молодки…
Я покинул кабинет в печали и тревоге. Не понравилось мне исчезновение Алексея Васильевича. Ничего не сказал, взял да и уехал. И потом, как он узнал про сестру? Телефон не работает, электричества нет.
Я пошел домой. Поработал, и будет. Одной переработки с начала месяца вышло часов… – я попытался подсчитать и не смог. Совсем плохая голова. Еще и запуганная.
Одним страхом меньше стало после встречи с Соколовым – тот ехал на велосипеде навстречу. В магазин, не иначе, ездил, в северный. Там хлеб на полтинник дешевле, чем в южном, который к нему ближе, макароны, масло – на рубль. Небольшая ныне денежка – полтинники да рубли, а если на триста шестьдесят пять дней умножить, даже на триста шестьдесят шесть, если год високосный, уже сумма. Особенно для Соколова. Районный спорткомитет не олимпийский, не до жиру.
– Видел, главный ваш семью в машину посадил, да и поехал, – сказал он мне.
– Куда поехал?
– По дороге в Черноземск, а там – кто знает. Я почему внимание обратил: жена его спрашивала, куда спешим, а он на нее – зверь зверем, торопись, мол, дура.
– Так и сказал – дура?
– Нет. Крепче. Но упор был на слове «торопись».
Я рассказал про попавшую в аварию сестру.
– Может быть. Но тогда брать жену и ребенка вовсе не обязательно. Не на похороны же… И потом, знаешь, не он первый уехал сегодня, ваш главный.
– В каком смысле – не первый?
– Да все начальство, кто вчера на ночь глядя, кто сегодня спозаранку вместе с чадами и домочадцами, кто победнее – на одной машине, кто побогаче – на трех рванули из района, словно советская власть вернулась. Говорят, подобное было в Припяти в восемьдесят шестом.
– В Припяти? А что у нас в Припяти?
– У нас уже ничего. А у украинцев саркофаг стоит над четвертым блоком.
– Ну… Это ты хватил. До ближайшей атомной станции километров двести. И не слышал я ничего… Гражданская оборона опять же молчит.
– Она всегда молчит, – и Соколов поехал в присутствие или даже домой.
А я пошел к себе.
Если нет автомобиля, то, быть может, стоит купить велосипед?
Не такой, как у Соколова, а – горный.
Буду на нем по горам ездить. В отпуск поеду куда-нибудь в Альпы. Или на Валдайскую возвышенность. А для Маркизы приспособлю корзину на багажник.
То-то будет весело, то-то хорошо!
Глава 9.
Видно, не судьба мне поспать вволю. У самого дома нагнал милицейский Уазик, и Ракитин, приоткрыв дверцу предложил:
– Подвезти?
