родителей у них и слова не найдется.
Глаза Антонио Делль'Анджелетто снова сделались невидящими, как будто стеклянными.
Теперь Дука понял, почему Карруа причислил его к честным людям. Это был действительно честный, несчастный, отчаявшийся отец, и целые реки красного вина не смогли бы замутить его кристальной честности.
– Верно, – согласился Дука, – но, может, вы укажете кого-нибудь из друзей вашего сына, кто бы мог это знать?
– Да у всех у них такие женщины есть, нынче все женщины... – Он выплюнул точное определение, потом вдруг вспомнил про Ливию и смутился. – Извините, синьорина, я просто хотел сказать, что их очень много.
– Ничего, я понимаю, – с улыбкой ответила Ливия.
Он поднял голову, и Дука увидел у него в глазах слезы.
– Извините, синьорина, ради Бога извините!
– Попытайтесь припомнить, – настаивал Дука. – Прежде всего для вашего сына важно, чтобы мы вышли на эту женщину.
Старик опять опустил глаза.
– Дома он ничего не говорил. Ни о приятелях, ни о ком. Придет, поест, стянет денег или вещь какую на продажу – и нет его... Попробуйте заглянуть в табачную лавку, чуть дальше по улице, там его все знают, и хозяин тоже. Уж им-то наверняка известно больше, чем мне.
Его искренность и отчаяние не вызывали сомнений.
Они ушли.
6
Хозяин табачной лавки встретил их не слишком приветливо; поначалу решил, что эти двое просто зашли погреться, но когда увидел удостоверение Дуки, смерил их злобным, затравленным взглядом.
Лавка вначале показалась им пустой, но из большого соседнего зала, где стояли столики и бильярд, они вскоре услышали юношеские голоса, стук бильярдных шаров и азартные споры картежников. Какой-то парень манипулировал с флиппером, то и дело входили и выходили люди – кто выпить чашечку кофе, кто купить сигарет.
– К вам часто захаживал парень, – начал Дука, – Федерико Делль'Анджелетто, вы его, вероятно, помните, о нем все газеты писали.
Молодой человек за стойкой (рядом с ним стояла женщина на седьмом, а то и на восьмом месяце) не ответил, поскольку отпускал какой-то девочке пакет крупной соли и жевательную резинку, из которой можно выдувать пузыри.
– Он к вам часто захаживал, – повторил Дука с угрозой в голосе (любезностью тут ничего не добьешься). – Был, что называется, завсегдатаем. А вон те картежники – все его приятели, так?
Грозный тон явно произвел на хозяина впечатление.
– Ну, заходил. Для меня всякий, кто платит, клиент, а он платил. Я-то тут при чем?
– Я и не говорю, что вы при чем, так что, пожалуйста, успокойтесь. – Чего доброго, напугаешь беременную женщину. – Вы совершенно ни при чем, я только хотел выяснить, помните ли вы его.
– Еще бы не помнить! – не повышая голоса, отозвалась женщина. – Он был хуже всех, довольно того, что он сделал. А ты еще его защищаешь! – напустилась она на мужа.
– Я не хочу неприятностей, – буркнул тот. – Ведь с них станется отобрать у нас лицензию.
– И отберут, если не будешь отвечать на их вопросы, – рассудительно возразила она.
– Четыре почтовые марки по пятьдесят, – попросил вошедший старик.
– Кофе! – потребовал другой, входя следом. Беременная женщина пошла готовить кофе, муж достал альбом с марками, но Дука решил не дожидаться, пока они обслужат клиентов.
– Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из друзей Федерико. Ведь если он здесь бывал, значит, у него тут компания. Может быть, вы знаете, с кем из друзей он был особенно близок.
– Да, конечно. – Молодой человек криво усмехнулся. – Что до близости, то близость была, только не с другом, а с подругой, с Луизеллой.
– И где ее найти, эту Луизеллу?
– Тут живет, наверху. Работает надомницей, на машине вяжет.
– Где это – наверху?
– Тут, наверху, – повторил табачник. – Первый подъезд справа, второй этаж.
Дука и Ливия вышли, поднялись на второй, позвонили в дверь. Им открыл пожилой человек, дородный, рыжеватый, в рубашке с короткими рукавами, как будто стояло лето.
– Полиция.
Поскольку, несмотря на предъявленное удостоверение, хозяин явно не собирался впускать их в квартиру, Дука бесцеремонно отодвинул его плечом и вошел, освободив проход и для Ливии.
– Вы отец Луизеллы?
Человек, видимо, был не приучен подчиняться властям.
– А что? – спросил он, вызывающе глядя на них обоих.
– Да вот, хотим с ней поговорить, – вежливо ответил Дука.
– С какой стати? – произнес дородный, буравя их глазами.
Тут уж Дука утратил свою выстраданную вежливость.
– Ну хватит. Я спрашиваю, где твоя дочь?!
Ему даже не пришлось повышать голос: сама интонация в который раз оказала должное воздействие на собеседника.
– Да где ж ей быть? Вон она, работает. Действительно, где-то в глубине квартиры стрекотала вязальная машина. Дука сделал Ливии знак следовать за ним по направлению этого стрекотанья. В комнате было темно, за нервно стрекочущим аппаратом стояла миниатюрная белобрысая девица, окинувшая посетителей беспокойным и столь же неприветливым взглядом, как и у отца.
– К тебе, – сказал рыжий. – Из полиции.
– Она тоже из полиции? – хмуро обратилась девица к Дуке, указывая на Ливию.
– Если не возражаешь, – ответил Дука. – Выключи-ка машину и отвечай на вопросы. Ты знаешь Федерико Делль'Анджелетто?
– А что?
Ну и семейка! Вместо того чтобы давать ответы, задают вопросы.
– Я тебя спрашиваю, знаком ли тебе Федерико Делль'Анджелетто, а ты отвечай «да» или «нет», вопросы здесь я задаю.
Тон и на этот раз срабатывает.
– Ну, знаю.
– А еще я, кажется, велел выключить машину, – напомнил Дука. (Стрекотанье резко обрывается.) Так вот, я задам тебе один вопрос. Постарайся ответить правдиво, если хочешь помочь своему дружку, а станешь лгать – тем хуже для него и для тебя.
Взгляд у девицы был по-прежнему хмурый.
– Мне надо знать, был ли у Федерико еще кто-нибудь, кроме тебя. К примеру, женщина, на несколько лет его старше.
Она, не задумываясь, ответила:
– Нет.
– Не торопись, подумай хорошенько. Ты ведь знаешь, в этом возрасте у парней бывает и одна, и две, и три.
– Да хоть двадцать, мне-то что! – усмехнулась она.
– Тогда послушай, ты ведь знаешь и его друзей, правда?
– Кой-кого знаю.
– Кого, например?
– Этторе. Он часто приходил в бар играть с Федерико.
– Этторе, а по фамилии?
