– Фамилию не помню. Ну тот, у которого отец сбежал из Югославии.
– Случайно не Этторе Еллусич? – спросил Дука. (Этторе Еллусич был среди участников убийства.)
– Да, вроде бы. – Девушка немного оттаяла. – Вот у него точно была старая подружка.
– Откуда ты знаешь?
Они вчетвером стояли в темной холодной комнате: он, Ливия, Луизелла и ее отец.
– Сам рассказывал. Она ему деньги давала, а он все в карты спускал. Жуткий картежник.
– И что Этторе говорил про эту женщину?
– Он называл ее «тетя».
– Как?
– Он говорил: тетя.
– Это я уже понял, а еще что говорил?
– Он говорил: тетя из Любляны – они земляки.
– Ну-ну! И как ее зовут, чем занимается?
– Как зовут – не знаю, он всегда говорил: «тетя из Любляны», и мы смеялись. А насчет работы вроде говорил: переводчица, что уж она там переводит – не знаю.
– Стало быть, она образованная, эта тетя?
– Стало быть.
– А ты можешь ее описать?
– Как? Я ж ее никогда не видала, но Этторе будто говорил – длинная как жердь.
– Блондинка?
– Чего не знаю, того не знаю, он только говорил, что длинная как жердь.
– Припомни еще что-нибудь.
Девица сосредоточенно уставилась в пол: видно, всерьез решила помочь своему дружку. Потом подняла глаза на Дуку.
– Не знаю, надо это вам или нет, но Этторе все трепался насчет того, как занимается с ней любовью.
– Надо, – сказал Дука.
Здоровяк встрял в разговор:
– Может, хватит? Моя дочь не обязана рассказывать вам всякую похабель.
– Не обязана, – подтвердил Дука. – Но нам любая мелочь важна.
– Да тут и рассказывать-то нечего, – откликнулась девица. – Просто Этторе говорил, что она девственница и желает себя сохранить. Бог ее знает зачем. Вот и занимается любовью так, чтоб целехонькой остаться.
Дука утвердительно кивнул.
– Больше ничего про нее не помнишь?
– Да вроде нет. Ну, денег у нее, видать, прорва. Однажды Этторе принес в бар триста тысяч.
– А что он говорил о ее возрасте? Лет тридцать, а может, сорок?
– Он не говорил, но я думаю, лет сорок.
Дука посмотрел на часы.
– Спасибо тебе. Будем надеяться, что ты мне больше не понадобишься.
7
Сведений о «тете из Любляны» кот наплакал, но Дука все-таки дал ориентировку Маскаранти – пускай поищет по миланским издательствам переводчицу из Югославии лет сорока. Не прошло и двух дней, как Маскаранти отловил ее: Лица Кадьени, тридцати восьми лет. Она жила в маленькой двухкомнатной квартирке; в мраморной нише старого буфета помещались керосинка, на которой она готовила себе еду, и пишущая машинка, на которой она печатала свои переводы – стоя, подобно древним писцам. Этторе обрисовал ее совершенно точно: длинная как жердь. Родилась она в Любляне, так что ошибки быть не могло: это и есть та самая «тетя из Любляны».
Она усадила Дуку в кресло около окна, а себе принесла стул из соседней комнаты. По-итальянски она говорила в совершенстве, не всякий итальянец так говорит, только 'о' было чересчур закрытое. Тощая и, разумеется, не красавица, правда, в огромных ненакрашенных глазах (губы она тоже не красила) было своеобразное очарование старинной фрески. Волосы у нее были белокурые, но неприятного соломенного оттенка.
– Вы знаете юношу по имени Этторе Еллусич? – спросил Дука.
– Да, – без запинки ответила она, резко выпрямившись на стуле.
– И, конечно, знаете, что он вместе с десятью другими участвовал в убийстве учительницы?
– Да, знаю.
– Как давно вы с ним знакомы?
– Почти два года.
– И где познакомились?
– Мы земляки с его родителями. Я помогла им получить итальянское гражданство, когда они приехали в Италию в конце войны. Этторе не знает ни слова по-словенски, странно, правда, он говорит на миланском диалекте. – Она отвечала спокойно, четко, но в глазах был страх, даже, пожалуй, больше, чем страх, – стыд.
– Вы знакомы с этим юношей около двух лет, какое у вас о нем сложилось мнение?
– Грубиян и мерзавец, – последовал сухой ответ.
Дука выдержал паузу.
– Довольно странная характеристика в ваших устах. Мне известно о том, какого рода отношения были между вами. – Дука понимал, что это жестоко, но приходилось быть жестоким, иначе ничего не добьешься.
Ее ресницы стыдливо затрепетали.
– Каковы бы ни были отношения, это не означает, что я не в состоянии отличить мерзавца от порядочного человека.
Над этой совершенно ясной фразой Дука размышлял, наверно, целую минуту.
– Может быть, он вас шантажировал?
Она энергично тряхнула головой.
– Ничего подобного.
– Не бойтесь ему навредить, – сказал Дука. – Его обвиняют в нанесении тяжелых увечий и групповом убийстве, так что какой-то шантаж уже ничего не изменит.
Она невесело улыбнулась.
– Если бы я обвинила его в шантаже, это вряд ли послужило бы мне оправданием. Нет, я сама давала ему деньги, иначе он никогда бы ко мне не пришел.
Это была голая откровенность, голая и жестокая по отношению к самой себе.
Дука понял, что пошел по неверному пути: и сам время потерял, и у нее отнял, да к тому же заставил ее страдать.
– Извините, – сказал он, вставая.
Она тоже поднялась.
– Рада была помочь. Понадоблюсь – приходите.
Эти слова прозвучали искренне. Дука подошел к окну; куда оно выходило, во двор или на улицу, было непонятно из-за густого тумана.
– Я ищу женщину, не очень молодую, – проговорил он, не оборачиваясь. – Впрочем, это может быть и мужчина, полной уверенности нет. В общем, я ищу некоего человека, который состоял с кем-то из них в тесной связи, но о котором никто на допросах не упомянул. И все же я точно знаю, что человек этот' существует, и мне очень важно установить, кто он. Может быть, Этторе вам что-нибудь говорил, может, намекал о чем-то, что помогло бы нам его найти. Даже самая мелкая, незначительная подробность может вывести нас на верный путь.
Она держалась очень прямо и смотрела ему в глаза.
– Я понимаю. Вообще-то он со мной не откровенничал, я ему была нужна, потому что он играл в карты, и, когда я давала ему денег, тут же уходил. Но часто он бывал в подпитии, и язык у него развязывался.
