— Хорошо, — ответил Николай Николаевич и добавил про себя: «К сожалению...»
В ночь перед наступлением представитель Ставки занимался составлением текста ультиматума, который был утвержден Верховным главнокомандующим, с помощью Артура Пика и Вальтера Ульбрихта переведен на немецкий язык и объявлен по радио и громкоговорящей связи. После чего к окопам противника направились парламентеры. И хотя вся процедура была исполнена в точном соответствии с Гаагской конвенцией 1907 года, советских офицеров встретили выстрелами!
На следующий день немцы парламентеров все же приняли, но ультиматум с предложением сдаться отклонили. Тогда советские командующие сверили часы.
Орудия на огневых позициях были заряжены, спусковые шнуры натянуты, у телефонов и радиостанций в тревожном ожидании замерли старшие офицеры батарей. Правые руки подняты вверх, чтобы взмахом продублировать команду «Огонь!». Она пролетела по всем каналам связи в 8 часов 5 минут 10 января, и в тот же миг в воздух взвился рой сигнальных ракет.
Оглушительный грохот 7 тысяч орудий и минометов разорвал напряженную тишину и перерос в непрерывный грозный гул. С пронзительным завыванием и свистом в сторону противника летели огненные стрелы реактивных снарядов. Земля в расположении гитлеровских войск вздыбилась и задрожала, словно стремясь уйти у захватчиков из-под ног.
Казалось, что более величественную картину рукотворного катаклизма даже представить невозможно, но в расчетное время плотность огня возросла еще больше. Это значило, что танки и пехота скоро пойдут в атаку. И артиллерия тут же перенесла огонь на первый рубеж огневого вала. Теперь он будет катиться сплошной стеной черно-багровых разрывов, опережая на пару сотен метров наступающие подразделения и прокладывая им путь до двух километров в глубину.
Генерал Воронов облегченно вздохнул, провожая взглядом артиллерийские батареи, проходившие неподалеку от наблюдательного пункта: перемещаются на новые огневые позиции. Значит, прорыв удался!
Противник не ответил ни единым выстрелом: потери его при огневой подготовке были столь велики, что вызвали шок у оставшихся в живых. Но по мере продвижения советских войск в глубину сопротивление заметно активизировалось. В чем дело? Ведь, по данным разведки, окруженные гитлеровцы получают в сутки не более чем 150 граммов хлеба, 60-75 — мяса или консервов, 25-30 — масла. К этому еще можно добавить суп из конины. С таким питанием, да еще на морозе, долго не повоюешь.
Скоро выяснилось, что помимо официального рациона почти каждое подразделение, часть и соединение имели свои, неучтенные запасы продовольствия, за счет чего и поддерживали физическое состояние личного состава на необходимом для обороны уровне. Но самое главное, к началу наступления в «котле» находилось не 80-90 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, как считалось ранее, а около четверти миллиона. Вот почему сопротивление преодолевалось с гораздо большими трудностями, чем ожидали штабные специалисты. И все же наступление советских войск продолжалось без остановок, пусть и не так быстро, как хотелось бы.
18 января Николай Воронов прилег отдохнуть — впервые после нескольких суток непрерывной работы — и провалился в глубокий сон. Адъютант пытался его разбудить, чтобы сообщить нечто важное, но тщетно! К счастью, новость была приятной: по радио объявили о присвоении Н. Н. Воронову воинского звания «маршал артиллерии», кстати, только что введенного. От предложения лично разработать соответствующую новому рангу форму одежды он решительно отказался: пусть специалисты думают, им виднее, а ему каждая минута дорога. Артиллерийская поддержка наступающих войск должна быть непрерывной!
На всю жизнь запомнил маршал Воронов 26 января 1943 года: в тот день на Малаховом кургане произошла радостная встреча воинов двух фронтов, Донского и Сталинградского. Это значило, что группировка противника разрезана надвое. К этому времени стали прибывать дивизионы 152-мм пушек с дальностью стрельбы до 25 километров; маршал Воронов приказал использовать их для обстрела вражеских аэродромов, так, чтобы ни один самолет не смог взлететь.
31 января стало известно, что генерал-фельдмаршал фон Паулюс и его штаб во главе с генералом Шмидтом сдались в плен. Первый допрос командующего 6-й полевой армией вермахта состоялся на следующий день в деревне Заварыгино, в избе, где временно разместился начальник артиллерии Красной армии.
Пришлось выдержать самую настоящую атаку журналистов и писателей: присутствовать на историческом допросе хотелось всем. Увы, по соображениям секретности это было невозможно, ведь бои еще продолжались. Повезло только одному кинодокументалисту, которого маршал Воронов знал еще по Испании. Это был Роман Кармен. Он-то и увековечил своим фотоаппаратом тот день для истории.
По словам фон Паулюса, и сама наступательная операция, и тем более ее масштабы стали для него полной неожиданностью. Приказ о капитуляции тем, кто еще не прекратил сопротивление, он давать отказался, сославшись на то, что после сдачи в плен его распоряжения утратили силу. Что ж, значит, наступление продолжается!
Следующее утро маршал Воронов встретил на своем наблюдательном пункте. В условленный час взлетели сигнальные ракеты, громыхнули орудия, вздрогнула земля. Пехота и танки пошли в атаку, и в расположении гитлеровцев скоро поднялся белый флаг. Один, другой, третий...
Вскоре появились первые группы пленных; вдруг бойцы остановили кого-то и стали бить. Маршал приказал разобраться в случившемся. Оказалось, среди солдат вермахта прятались изменники-власовцы, а предателей всегда ненавидели на Руси.
Колонны военнопленных становились все длиннее. Часто они шли без конвоиров, их вел унтер- офицер, державший в руках лист бумаги с надписью «Бекетовка». Советский регулировщик читал надпись и направлял колонну в нужном направлении.
Выглядели пленные так, что невольно вспоминалась картина Верещагина «Отступление французской армии в 1812 году». Вскоре выяснилось, что почти все страдают тяжелыми простудными заболеваниями, главным образом — воспалением легких. Отказ гитлеровского командования капитулировать в начале января стал роковым для многих из тех, кого пощадили пули и осколки. Еще неделя-другая, и не потребовалось бы ни атак, ни артподготовок. Жестокий мор всех уложил бы в сталинградскую землю!
А еще были раненые, и немало. Лазареты окруженной группировки, часто брошенные своим медицинским персоналом, являли зрелище поистине ужасное. Перед глазами маршала Воронова невольно ожили картины собственных страданий в польском плену. Вместе с Рокоссовским, который вел себя по отношению к военнопленным как настоящий рыцарь, он постарался как можно скорее организовать их размещение, питание, оказание медицинской помощи и последующую эвакуацию. Положение осложнялось тем, что число пленных — 91 000 человек — оказалось гораздо больше ожидаемого; тем не менее сложные организационные вопросы решались быстро и эффективно. И все же смертность была высокой: ведь и в конце XX века воспаление легких, особенно в запущенной форме, оставалось тяжелой болезнью, а тогда, в 1943 году, под Сталинградом, антибиотиков еще не было...
Артиллерийские соединения и части маршал Воронов распорядился вывести в районы, удобные для отдыха личного состава и обслуживания вооружения. Он рассчитывал встретиться с офицерами и генералами, чтобы обсудить свежий боевой опыт, но срочный вызов в Москву нарушил все планы.
4 февраля Воронова и летевшего тем же самолетом Рокоссовского встретили генералы в новой, украшенной золотыми погонами форме. Прием у М. И. Калинина, награждение обоих военачальников орденами Суворова 1-й степени, затем подробный доклад в Ставке по итогам операции и долгая беседа с Верховным главнокомандующим.
— Как без вас работали в Москве ваши подчиненные? — спросил, завершая встречу, Сталин и, услышав похвальный отзыв, произнес: — Вот и хорошо. Завтра- послезавтра вам нужно будет снова лететь на фронт.
Путь на этот раз лежал на северо-запад, в район Демянска, где противнику хотели устроить нечто вроде второго Сталинграда. Но красивая картинка замысла представляла собой лишь трафарет, срисованный с победоносной операции и наложенный на труднопроходимую местность без учета ее особенностей, пропускной способности дорожной сети, возможностей и выучки своих войск, а также конкретных метеорологических условий. Первым свидетельством тому были многочисленные «пробки» на раскисших, похожих на грязевые реки дорогах.
