– Во гад! Я думал, не заметит, – Толечка расстроено сплюнул. – Зоркий, блин!
– У них же этот, как его?… Нюх!
– А-а…
Пока Толечка придумывал, как отделаться от докучливого четвероногого, я по примеру пса присел, а потом и прилег. И сразу отключился.
В следующее мое пробуждение я обнаружил, что мы уже в каком-то подъезде. Под ногами плыла гармонь лестницы. Кто-то раздувал и сдувал ее обширные меха, но вместо музыки я слышал только собственное дыхание и голос Толика.
– Земля – это космическая тюряга, понимаешь? Правдолюбцы, блин, возмущаются, почему, мол, лучшие умирают раньше. А я тебе так на это отвечу: а умирают ли они? Может, смерть – это вроде амнистии? Каково, а? Возвращают тебе память – и бах! – ты совсем в другом мире – светлом, умном и чистом. И живешь себе, значит, дальше. А Земля – она потому и обречена, что здесь все зэка. Даже самые-самые!
– И ты тоже?
– И я! Все вокруг. Просто одни рецидивисты, другие – так себе…
Глядя на ступени, я вспомнил ребра пса и оглянулся. Но никто за нами уже не бежал. Должно быть, Толечка все-таки что-то придумал. Мне стало грустно. Тем временем сам Пронин стоял уже где-то наверху и костяшками пальцев набарабанивал по дверной филенке какое-то замысловатое стаккато. Щелкнули засовы, и без всякого предисловия Пронин горячечно зашептал:
– Привел… Честное слово! Вот увидишь, золотой парень. Абсолютно незамужний. Как и ты. Работает поэтом, чинит холодильники…
Кого он имел в виду, я не понял. Мне было не до того, я одолевал последние лестничные ступени. Ступени-углы… Кто их придумал столько? И может, насчет зэка Толик прав? Мальчики в хабэ стреляют из автоматов, скачками превращаются в мужчин…
Прониндействительно привел меня к царице Тамаре. Длинные волосы цвета каштана, молодцеватая челочка. Глаза глядели с ожиданием и недоверчиво, излишне полные губы были поджаты. Мне подумалось, что, вероятно, многие ее считают красивой. Я ее таковой не считал. Ей-богу, не знаю почему. Бывает так: все на своем месте и вполне отвечает стандартам, а целовать не хочется. Может быть, только поговорить. Словом, эталон, да не тот. А вернее сказать, не для тебя. Такая вот несуразная эклектика…
– Мда… – Произнесла она в сомнении.
– Ммм… – Промычал я.
– Что ж, – она храбро протянула теплую ладонь. – Здравствуйте, раз пришли.
– Простите, – я пожал руку и потупился.
– Вот и познакомились! – оживленно защебетал Толечка. – Прихожу домой с работы, ставлю рашпиль у стены…Сейчас кофейку заварим, отметим. Томочка, может, в дом зайдем? Как-то оно неудобно на пороге.
Хозяйка со вздохом посторонилась.
Мы прошли в квартиру, и я услышал, как в прихожей, чуть подотстав, Тамара успела шепнуть Пронину:
– Сколько ему лет? Он же моложе меня!
– Возраст любви не помеха, – громко ответил Толечка. Перейдя на шепот, осведомился: – Хочешь, он тебе холодильник починит? Прямо сейчас?
– Зачем? Холодильник работает.
– Жаль, – Толечка расстроено смолк. – Ладно, может, когда сломается…
Должно быть, хозяйка его щипнула, потому что Толечка ойкнул. А потом захихикал. Так или иначе прыти у него не убавилось. Описав по гостиной хозяйственный круг, он зачем-то заглянул под шкаф, деловито переставил какую-то вазочку с телевизора на сервант.
– Так эргономичнее, – пояснил он.
Я покосился на свои руки и покраснел. Если я выглядел так же, как Пронин, дело было дрянь.
– Тамара, извините, где тут у вас ванная комната? – я повернулся к хозяйке. Глупейший вопрос, если разобраться. В наших-то малолитражных квартирах не найти туалета! Видимо, подобное любопытство превратилось в своеобразный российский этикет, в ритуальную вежливость, в форму интеллигентной риторики.
Женщина с очереднымвздохом взяла меня за рукав, как козочку на поводке провела к туалету.
– Полотенце слева, мыло над умывальником. Сейчас пришлю Пронина. Ему тоже не помешает умыться.
– Спасибо, – чистосердечно сказал я. И для чего-то соврал: – Понимаете, помогали товарищу картошку копать.
– Ага, голыми руками. Ну, а товарищ после угостил, – подхватила она. В глазах ее блеснули смешливые чертенята. – Ладно, пойду за Прониным.
Я открыл кран и начал терпеливо оттирать ладони. Попутно обвел ванную цепляющим взором. Повидал я наших российских туалетов. Комнатка совмещенная со всеми мыслимыми и немыслимыми неудобствами… Тут было однако уютно. На полочках со вкусом и шахматно были расставлены всевозможные кремы, шампуни, лосьоны. Мыло, щеточки, зубная паста – все лежало на своем строго определенном месте. Преобладала импортная продукция, и от всего этого ванная благоухала, как добрая цветочная клумба. У пьяных проблемы с обонянием, но аромат здешней гигиенической парфюмерии я прочувствовал в полной мере. Оценил и чистоту. Удивленный, не поленился даже провести пальцем под раковиной. Эмаль оказалась скользкой и гладкой. Вот что значит стопроцентная хозяйка! Скитаясь по самым разным квартирам, я успел провести, наверное, сотни две-три генуборок и потому понимал, какого труда стоит поддерживать в порядке наши человеческие свинюшники. Даже вывел от безысходности собственную теорию о пагубности вещей – теорию, впрочем, довольно тривиальную, хоть и справедливую. В мир приходят голыми, голыми и уходят. Квартира, затопленная вещами, превращается в пыльную барахолку. Соответственно и вся наша жизнь становится сплошной генуборкой…
– Ну как тебе Томка? Царица, а? – в ванную зашел Толечка. Сходу подцепив с полочки какой-то ароматизатор, словно дезодорантом щедро опрыскал себя со всех сторон. – Ух! Люблю я всякую такую фигню! Аж в носу щиплет!.. Щас пойдем к ней, побалакаем, туда-сюда…
Спустя полчаса мы сидели за столом и, с надсадной непринужденностью «балакали» об умном. Когда смущаются, всегда начинают с умного. Совсем как у мужчин. Заговаривают, как джентльмены, а заканчивают, как низкопробные донжуаны. Вот и мы все никак не могли разогреться, чтобы скатиться до анекдотов про вечных рогоносцев-командировочников. Я рождал первую часть фразы, Толик вынашивал финал. О последних открытиях ученых, о событиях в Гондурасе, о погоде. Когда заговорили о погоде, я несколько оживился.
– Завтра будет плюс двадцать шесть, – сообщил я. – Потепление, но ненадолго.
– Град пойдет, – авторитетно добавил Толечка. – Ночью. К утру все растает. Тяжело будет братьям- колхозникам. Посевная, уборка на корню…
Помолчав немного, он неожиданно осерчал:
– Когда-то я называл Ильича великим человеком в кепке. Теперь зову просто человеком в кепке.
– Ну и что?
– Вот и выходит, что я конформист! Самый махровый приспособленец!
– Мы все конформисты и приспособленцы.
– А почему? Почему, я вас спрашиваю?
Я пожал плечами, Тамара хмыкнула.
– А я вам отвечу! Да потому что люди, увлеченные одной идеей, в самом деле умеют создавать коллективное биополе. Этакий скромный эгрегорчик от океана до океана, способный менять психику даже отдельных независимых индивидуумов.
– Отдельный индивидуум – это, конечно, ты?
– И ты, и она, – Пронин ткнул пальцем в Тамару. – И скажу честно, если насчет эгрегоров – это правда, тогда правда – многое.
– Глубокомысленно! – похвалил я.
