– Мерзкое ощущение, – он сплюнул.
– Что это? Не понимаю…
К шелесту добавилось что-то еще – более неопределенное, оглушающее пульсацией, отдающееся где- то в темени. У Гуля болезненно стиснуло виски, что-то начинало твориться со зрением. Подобное он ощущал лишь раз в жизни во время заболевания тяжелой формой гриппа. Зримое расплывалось и каким-то неведомым образом увязывалось со звуком. Чем тоньше звенели ноты, тем более зыбкими становились образы. Стены из стекла, плывущие над землей люди-привидения…
Опять содрогнулась почва, и крепь, на которую светил капитан, переломилась, расщепив хищный смеющийся зев.
– Черт!.. – Гуль не договорил. Затрещало над самой головой, градом посыпались мерзлые комья…
Он так и не понял, каким образом они выскочили из-под обвала. Но спасение, как говаривал ротный хохмач, имело место быть, и, защищаясь руками от камней, они бросились бежать по скользкому грунту, слыша, как рушатся за спиной породы и трещит плоть полусгнивших опор. Желтое пятно света прыгало впереди, указывая путь, но в тоннелях путь не выбирают. Бегут оттуда, откуда гонят напасти. Потоки воды, ядовитого газа, обвалы… Жизнь крысы – вечного обитателя подполий, лишена красок. Вечная мгла и путанные норы катакомб способны навевать одно-единственное полноценное чувство – чувство страха. Возможно, полноценность его и сомнительна, но эффект и остроту данного эмоционального состояния способен подтвердить всякий, перешедший рубеж десятилетия. Так или иначе в эти критические минуты они успели преисполниться им по самую макушку и вновь очиститься, сумев взять себя в руки.
– Гуль! Хватит, остановись! – Володя задыхался. – Вроде вырвались.
Действительно, грохот обвала остался позади. Тем не менее, Гуля не покидало чувство, что их по- прежнему окружает отвратительный шелест. Странный звук словно скользнул за грань слышимого, но не покинул их.
Какое-то время они стояли на месте, светя фонарем во все стороны и продолжая прислушиваться.
– Странно. Мне начинает чудиться… Словом в голове какой-то сумбур. Ничего не соображаю. – Капитан приложил ладонь ко лбу.
Гулю было понятно его состояние. Он и сам чувствовал себя так, словно пять минут назад залпом опустошил стакан водки. Голову кружило, в ушах стоял все тот же отвратительный шелест.
– Сумбур-каламбур… – Володя прислонился спиной к стене и медленно сполз вниз, в конце концов уткнувшись острыми коленями в грудь. Гуль тоже опустился на корточки. Растерев немеющее лицо, без особой уверенности заявил:
– Просто нам надо немного отдохнуть. Посидим немножечко, и все пройдет.
Капитан вяло качнул головой.
… Что-то все-таки творилось с ними. Наливающаяся дрема не походила на обычный сон, бредовые видения мешались с реальностью. Призрачным дельтопланом тело взлетало вверх, кружилось в пьянящем тумане. Очень скоро у Гуля появилось неясное ощущение клейкости. Он словно превращался в тестообразную массу, и неразличимые во тьме руки мяли и катали его, лениво и плавно размазывая по стенам шахты. Он стал материалом для ваятеля. Что-то непотребное собирались лепить из него. Организм не выдерживал пыток, и очередной спазм когтистым зверьком поднимался от желудка по пищеводу, останавливаясь в самый последний момент. Раз или два Гуль терял сознание.
…Маленьким раза три или четыре его возили в деревню. Он родился в городе, был изначально обречен на городское существование, но пахнущую навозом деревню – чужую и, казалось, столь непонятную, полюбил сразу и навсегда. Запах кудряво-золотистого опила и сосновых изб вошел в него без малейшего сопротивления. Вечное окружение леса стало приятной необходимостью. Это был мир, который хотелось рассматривать, не изучая. И на каждом шагу здесь обитало живое и загадочное.
Пожалуй, лучше всего он запомнил гору. Она росла сразу за пыльной лентой дороги – широкогрудая и мощная, заросшая здоровым молодым кустарником. Корни этой горы, должно быть, уходили вглубь на десятки и сотни километров. Глядя на нее и внутренне ахая, Гуль всякий раз пытался представить себе щипцы, которыми великан-дантист мог бы вырвать эту гору с корнем, и всякий раз с облегчением отмахивался от страшных предположений. Таких щипцов не существовало и не могло существовать. Горе была уготована вечность. И возникало неодолимое желание найти в горе уютную пещерку, чтобы, переселившись, пожить там недельку-другую, превратившись в доисторического дикаря, позабыв раз и навсегда кирпичи и асфальт города. Но… с этим все как-то не получалось, а потом наставала пора отъезжать.
Разумеется, огромная гора и не подозревала, что ее – такую могучую и тяжелую запросто увозит с собой в город маленький мальчик. Он делал это намеренно. Долгими зимами в часы душевных депрессий мальчик знал теперь, куда ему спрятаться. Он закрывал глаза и, мысленно беря лопатку, отправлялся к
Привалившись к камням, разбросав ноги, тяжело дыша, они с апатией наблюдали, как в пяти шагах от них осыпалась земляная крошка, но не вниз, по Ньютону, а куда-то вбок. Противоестественно, необъяснимо. Как если бы знакомую с детства улицу взяли однажды и перевернули задом наперед. Та же улица, те же дома плюс гамма неповторимого смятения. Переверните всего одну улицу и, гуляя по ней, вы не сможете узнать родного города…
Гуль устало попытался уцепиться за ускользающую мысль, и на мгновение ему это удалось.
Действительно, если голову немного наклонить, то может быть, все встанет на свои места. Всего- навсего, проще простого… Надо только попробовать. Решить, в какую сторону и на сколько градусов, и попробовать. Потому что это очень важно
– количество градусов. Так же важно, как точность исполнения чертежей. Ведь если недобрать, это будет совсем не то… Не водка и тем более не спирт. Спирт горит, а водка нет. И потому все тут же просится обратно. После первого же глотка. А если выдержать и не пустить, то после заболят виски и будет колотить в затылке. Похмелье. Спазм…
Не совсем ясно, когда же они успели? Разве можно успеть во время учений?… Брови Гуля поползли вверх. Он не изображал удивления, он на самом деле удивлялся. Мысли натужно поскрипывали. Наверное, все-таки можно, раз они в шахте. Это ведь шахта?… Разумеется, шахта! Вон и крепи кругом. Значит, сначала успели, а потом укрылись от начальственного ока. Сообразили…
Вялым движением Гуль подобрал с земли камень и без особого радости заметил, что тот шевелится. Шевелящихся камней он еще не видел. И хорошо, что не видел. Потому что шевелящийся камень – это бред, это белая горячка. Он перевел мутный взгляд на капитана.
– Эй! Взгляни-ка! – собственный изменившийся голос показался ему более звучным и весомым. Таким голосом вполне можно было отдавать армейские команды. Настоящий офицерский бас.
Володя повернул голову, с усилием выдохнул:
– Те же фокусы, что и с кружкой. Я же говорил, от этого любая мина сработает.
– Ага, – Гуль послушно кивнул. – Послушай, я что-то совсем запутался. Ничего не помню и ничего не понимаю.
Володя хрипло рассмеялся.
– И ее не помнишь? Я говорю о каракатице?
Гуль тупо уставился в ладонь. Камень по-прежнему шевелился, перекатываясь, норовя принять форму упитанной ящерки. Вздрогнув, Гуль встряхнул кистью, но никакого результата не добился. Каменюка пиявкой прилепился к руке.
– Я думал…
– Ты думал то же, что и я. С виду обыкновенный гранит. – Капитан вяло улыбнулся. – А может, это и есть гранит, не знаю, но… Тут все дело в том, что
Гуль яростно тряс рукой. В конце концов липучее создание шлепнулось в темноту. Солдату показалось, что и там оно не угомонилось. Да и вообще все вокруг подозрительно шуршало и причмокивало.
– Как твой рентгеномер?
