– Вроде молчит, – Гуль полез в карман за прибором.
– Сдох твой аппаратик. – Капитан коротко хохотнул. – И мы сдохнем. Здесь до черта радиации, я это чувствую.
– Что ты болтаешь? Володь! – Гуль тяжело поднялся. – Подожди, что-то не соображу… Значит, сначала была улитка в полнеба, то есть – каракатица, сейчас эти камни… Где мы, Володь?!
Шагнув к осыпающейся наискосок стене, он склонился.
– А это? Здесь все из какой-то резины. Или это глина?
– Ты просто еще не очухался. Придешь в себя, поймешь.
Гуль на миг зажмурился. Что он должен понять?… Сделав несколько неуверенных шагов, уперся руками в упруго-податливый, потемневший от времени брус. Опора… Крепь, которая не в состоянии удержать что- либо. Пальцы входили в нее, как в пластилин.
– Володь… – Он начал припоминать, и в голове вновь загремел барабанами сумасшедший оркестр, джаз-банд, набранный из роккеров-жестянщиков. Наигрываемая музыка вбивала в мозг гвозди, сердце переполнялось жутью. Радиация, свет тускнеющего фонаря, клейкое под ногами… Неужели эта гадина все- таки их настигла? Шахту завалило, а от бешеной радиации что-то приключилось с окружающим. Эта каучуковая упругость, земля, осыпающаяся под углом. Бред!.. Опираясь о стену, Гуль неуверенно шагнул… И уж само собой, никто не бросится вызволять двух исчезнувших неведомо куда военнослужащих. После сегодняшней-то пальбы!.. Спишут на кишечные заболевания, а в гроб насуют килограммов на семьдесят кирпичей. Это у них не впервой. Практика отработанная. Каждый год одних часовых сколько пропадает, сорок градусов, пурга и белый оголодавший мишка, с готовностью гардеробщика вытряхивающий из полушубка. Так и находят потом: полушубок, автомат, да валенки.
Гуль вернулся и решительно подобрал фонарь. Чушь! Он не собирается пропадать здесь! Слишком роскошно – семьдесят килограммов кирпичей!.. Ни одного кирпича вам, мерзавцы!..
Внимательно оглядывая стены, он неторопливо двинулся по гранитному коридору. Гуль более не доверял ни зрению, ни слуху. Впрочем, и рукам тоже. А если так, стоило ли вообще заниматься исследованиями? Наверное, нет, но он все же продолжал двигаться вперед. Обернувшись, посветил назад, но слабеющий раструб света не дотянулся до капитана, завяз где-то на полпути. Может быть, что-то с воздухом?…
В животе у Гуля неприятно ухнуло. Ему показалось, что он падает. Но никакого падения на деле не наблюдалось. Он стоял, где стоял, и те же каменные своды окружали его со всех сторон. И все-таки он
Интересно, каким органом человек ощущает высоту, определяет, опускается лифт или напротив поднимается?… Увы, хлипкий накал шестивольтовой лампы – единственное, что у него оставалось для проверки странных ощущений. Гуль напряженно всматривался. Пот застилал глаза, но он этого не замечал. Если пластмассовую линейку держать над огнем, она медленно изогнется. То же самое происходило с коридором. Он оплавлялся, перегибаясь и кривясь. Площадка, на которой находился Гуль, погружалась куда-то вниз, а, может, и вбок навстречу неприятному шелесту.
– Капитан! Что происходит?
Наклонная плоскость гуттаперчивого пола больше не удерживала рядового. Он упал. Цепляясь за случайные выбоины, покатился в неведомую пропасть. Фонарь отлетел в сторону, кувыркнувшись, выхватил на миг обманчивую неподвижность опор. В последней попытке замедлить падение Гуль с хрипом перевернулся на живот и разбросал руки. Однако он опоздал. Колени сорвались в пустоту, скрученным пальцам не за что было ухватиться.
Извиваясь в воздухе, ударяясь телом о мягко пружинящие стены, он летел и не верил, что все кончено. Это казалось слишком несправедливым, слишком непонятным. Его перевернуло вниз головой, и сердце по- воробьиному зашлось под ребрами. Чувство обиды оказалось последним в череде переживаний затянувшегося дня.
Во сне, не выдерживая стремительного полета, предпочитают просыпаться. Падая наяву, теряют сознание. Бесспорно, люди – капризнейшие из существ. Пытаться угодить им – пустое занятие.
Глава 3
Туман. Бредовое шебуршание мыслей – слишком тихих и поверхностных, чтобы сплестись в озвученное сновидение. Вязкое ощущение беззащитности и знакомая тошнота. Чертов кишмиш из селезенок, кишок и почек!..' Зачем нам внутренности, если рано или поздно приходит некто и все равно потрошит?' – спросила рыба, отплясывая на сковородке.
В самом деле, зачем?… Для каких таких надобностей придуманы все эти эпицентры недомоганий и необъятных потребностей? То есть, пока все хорошо и улыбка в тридцать два зуба, их вроде бы и не чувствуешь. Собственная анатомия познается поневоле – в моменты, когда становится по-настоящему плохо, и та же печень из печени неожиданно превращается в неиссякающий источник боли. Вот тут-то мы и начинаем их ненавидеть! Наши внутренние и такие беспомощные органы…
Горько быть на месте тех, кого замечают лишь когда худо. Беды вместе, а праздники врозь, – какая уж тут любовь! Оттого и шагают наши болезни по нарастающей, обгладывая людей, как саранча сочную поросль.
Гуль слегка пошевелился… Ничего себе! Сочная поросль!.. А может, и не поросль человек вовсе? Скажем, биологический механизм для отловли пищи, последующего ее приготовления, заглатывания и усвоения. Двуногая требуха с гипертрофированными способностями самопитания. Что там еще можно придумать? Наверное, многое. Скверное всегда придумывается легко и в изобилии. Куда труднее – простить и полюбить. А полюбив, выдать ласковое и доброе определение. И чтобы звучало, как музыка. Скрипичная легкая гамма…
– Эй, солдатик! – сознание не спешило вернуться к Гулю. Мысли принадлежали ему, но тело кому-то другому. Или чему-то другому. Сам Гуль не в силах был ни открыть глаза, ни пошевелить рукой.
Когда-то надежнейшим средством от обморока считали похлопывание по щекам. Излишне развитое чувство достоинства предков не позволяло сносить подобное обращение чересчур долго. Человек немедленно приходил в себя и, багровея, хватался за шпагу или стилет. Но это было когда-то. Позднее мир придумал нашатырь, втирания и венные инъекции, и как-то само собой забылось старое доброе средство. Должно быть, по этой самой причине Гуль апатично воспринял с десяток оплеух, и только когда его бесцеремонно встряхнули за плечи, со стоном открыл глаза.
– Что случилось? Где я?
– Давай, малыш, сначала очухивайся. Где и что, разбираться будем позже.
– Не понимаю… Кто вы?
Преодолевая головокружение, Гуль приподнялся на локте и недоуменно уставился на незнакомца. По всей видимости, этот самый человек и привел его в чувство. Узкий разрез глаз, темная кожа и хитроватый взгляд восточного купца. Гуль растерянно сморгнул. Уж не японец ли перед ним?
– Наконец-то – незнакомец одарил его белозубой улыбкой. – Еще немного, и пришлось бы оставить тебя здесь.
Стиснув зубы, Гуль заставил себя сесть. Голова продолжала кружиться. Маленькая площадка под куполом черепной коробки вновь заполнялась музыкантами, готовыми играть свои сумасшедшие импровизации. Тяжело ворочая шеей, он постепенно осмотрелся. Незнакомец не торопил его. Усевшись на покатый валун, с усмешкой наблюдал за пробуждающимся Гулем.
Странное место… Ничего подобного Гулю не приходилось видеть. Их окружали какие-то особенные скалы, округлые, похожие на гигантские пузыри, а вместо неба…
Гуль судорожно сглотнул. Приступ нахлынувшей тошноты принудил отвести взор. Ему неожиданно показалось, что и в вышине сквозь багровую дымку проступают все те же шаровидные очертания. Какая-то крокодиловая кожа!..
Он по-настоящему испугался. Потому что подумалось про врата ада… Но через полминуты, собравшись с мыслями, Гуль предположил, что он и этот обряженный в хаки человек угодили в огромную пещеру. Ну, да! Самую обыкновенную пещеру! Что-нибудь вроде гигантской внутривулканической пазухи…
Дрожащей рукой Гуль провел по лицу. На серьезную версию выдумка не тянула. В пещеру и вулкан тоже не верилось. Скорее уж предположить, что их вытащили на поверхность, на вертолетах доставив в какой-нибудь Узбекистан. Или Таджикистан. Там, кажется, есть такие ущелья… Гуль мотнул головой. Тоже в
