Оккупация

противодействие следователям.

– Если хотите, можете даже сработать в полную силу, – подсказал он. – Не страшно, если будут жертвы, зато у меня появится формальный повод забрать вас отсюда к себе. Ничего не поделаешь, у нас тоже своя иерархия, свои бюрократические барьеры. Но если вы поможете себе, тем самым вы поможете и нам…

Интрига была в высшей степени банальной: ведомственные кланы по обыкновению грызлись, пытаясь выбить для себя лидирующее положение. Подыграть хитроватому Дюгоню было совсем не сложно, однако Дымов этого делать не стал. К этому времени ему успели наскучить и желтолицые следователи, и каты в камуфляжных мундирах, и высокие государственные интересы, о которых ему мутно поминали на допросах. А потому вместо предложенной Дюгонем партии он разыграл свою собственную. Он действительно мог бы сбежать от них в любую минуту, но заурядное бегство его отнюдь не прельщало, и очень скоро Вадим организовал собственное «исчезновение».

В некотором смысле это напоминало работу фокусника. Дотягиваясь сквозь стены до упрятанных в сейфы папок, он тасовал их и перемешивал, попутно стирая из компьютерных файлов и памяти следователей лишнюю информацию. Тюремный механизм оказался довольно громоздким и инерционным, но самое главное заключалось в том, что несмотря ни на что он работал – и работал весьма эффективно. Следовало только взяться за надлежащие рычаги и воспользоваться нужными тягами. Именно этим Дымов и занимался в течение нескольких недель, заставляя переводить себя из камеры в камеру, перевозить из одной тюрьмы в другую, меняя имена, конвой и сопроводительную документацию. Рыбка не стала выпрыгивать на берег, она предпочла нырнуть в глубину, скрывшись меж вязких водорослей. И ничего удивительного, что никто не хватился Дымова, – на некоторое время о нем попросту забыли. Собственно, и дело его растаяло, как дым, листочками разлетевшись по городским и областным управлениям, став чем-то эфемерным, не вызывающим никакого интереса.

Впрочем, и здесь он оставил им маленький хвостик. Для тех, кому жизненно необходимо будет с ним встретиться. Все получилось так, как он и рассчитывал. Спустя несколько месяцев, такие люди нашлись и за означенный хвостик действительно ухватились. Разумеется, это был все тот же Дюгонь, человек с манерами штатовского шерифа и огромной бородавкой на подбородке, человек, которого многие прочили на место директора СИСТЕМЫ. Словно опытный рыболов, он вновь взялся за спутанный клубок, медленно, но верно начал распутывать его вспять. Согласно указаниям Дюгоня сотни агентов разъехались по колониям и тюрьмам, допрашивая надзирателей, выискивая малейшие аномалии, опытные программисты шерстили компьютерные файлы по крохам извлекая информацию, касающуюся необычного узника.

Если о чем-то забыл только ты, тебе могут напомнить. Иное дело, когда о важном забывают все разом. Тем не менее, ведомый чутьем, Дюгонь сумел таки добрести до финиша. Память была насильственно оживленна, а ценный узник найден…

Глава 5

В гости к Хану Вадим собирался при общем молчании. Один только Зулус, личность нервная и крайне неуравновешенная, время от времени вскакивал с места и начинал истерически метаться между койками.

– Не ходи туда! – сиплым голосом умолял он. – Ясно же, что они собрались тебя мочкануть. Сначала тебя, а после и меня.

– Так ты о себе, значит, печешься? – фыркнул кто-то из зеков.

– Само собой. Что ему Лепила!..

– Да вы чего, братцы! Мужики!.. – Зулус затравленно огляделся. – Я же всегда с вами!

– А не пошел бы ты, братец куда подальше…

– Хватит! – шикнул Вадим. Произнесено это было совсем негромко, однако все тут же умолкли. – Никакой паники и никаких свар! Дело с Ханом я улажу.

– Послушай, Лепила, – это уже подал голос худосочный Шут. На правах бывшего вора он исполнял здесь роль бригадира. – Я эту публику знаю – Хана, Кардана, прочих прихвостней. Уж ты мне поверь, лучше бы их поостеречься.

– Ничего, Шут, как-нибудь переживем.

– Ты зря хорохоришься. Они давно на тебя зуб точат, а там, считай, половина тамбовских. Слыхал, небось, как они в Москве пировали? Вершили голимый беспредел! И смотрящий, кстати, тоже из Тамбова.

– Значит, будет, о чем потолковать.

– Да о чем, в натуре, толковать с ними! Это же волки! – от волнения Шут снова начал перхать и задыхаться. – У Хана звезды на плечах! У Беса с Чугунком тоже. Они с тобой и разговаривать не станут.

Вадим взглянул на бригадира с суровым холодком.

– Слово «Тамбов», да будет вам известно, сударь, означало когда-то Божий город. Дословно – город, где живет Бог. Там-Бог, сообразил?… А все остальное – сплетни и досужие домыслы.

– Может, и так, но зачем же рисковать? Если надо, давай пойдем вместе. Меня там все-таки еще помнят.

– Спасибо, не надо! – на этот раз в голосе Вадима прозвучал явственный металл. Даже беспокойный Зулус испуганно вжал голову в плечи и торопливо опустился на корточки. Шут, судя по всему, тоже сдался.

Более полусотни пар глаз следили за тем, как Лепила неспешно зашнуровывает туфли. В краю ватников, серых дерюг и разношенной кирзы эти самые туфли смотрелись более чем дико. Поначалу они служили объектом насмешки, потом откровенной зависти – и вот теперь превратились в элемент явной аристократии. Иными словами, Вадим позволял себе то, что не могли позволить даже коронованные авторитеты. Он обитал в бараке, как все осужденные, однако расхаживал по зоне в сугубо штатском одеянии. И мало кто задумывался над тем, что к странности этой зона привыкла на удивление быстро. И ведь действительно привыкла! У тех же, кто наблюдал Дымова ежедневно, более всего вызывала удивление блеск и сияние черной кожи. Никто никогда не видел его чистящим обувь, однако туфли Дымова неизменно сохраняли зеркальный глянец. Конечно, Вадим не валил лес и не клал кирпичи, но он тоже вынужден был ходить по общей территории, которая никогда не отличалась особой ухоженность, а потому здравого объяснения данному факту никто из обитателей барака дать не мог.

– Будет шум, оставайтесь на месте. – Предупредил Вадим. – В любом случае, Хан вас не тронет, это я гарантирую.

Это самое «гарантирую» сорвалось с языка совершенно непроизвольно. Поначалу к лагерной «фене» Дымов относился с внутренней усмешкой, а позже и сам незаметно для себя стал вставлять в собственную речь барачные словечки. Не вызывало ни малейшего сомнения, что в ближайшие полсотни лет в российский лексикон наравне с англицизмами и германизмами вольется немалое количество жаргонных терминов. В отличие от апологетов строгого фонетического академизма Дымова это абсолютно не пугало. Может, потому и не пугало, что лучше многих других он знал, насколько слаб и несовершенен человеческий язык. Сам он предпочитал музыку и телепатию, иными словами – то, что не требовало орфографии вовсе. Увы, к подобным реформам люди были еще совершенно не готовы.

После того как Лепила покинул барак, кто-то из сидящих на койках горестно вздохнул.

– Вот и гикнулась наша крыша…

– Если он не вернется, – угрожающе проворчал рослый зек, – мы тебя, Зулус, сами сожрем. Со всеми твоими гнилыми потрохами.

– Ша! – сиплоголосо рявкнул бригадир. – Лепила сказал: никаких свар, значит, так и живем.

– А долго ли проживем? Без Лепилы-то?

Вопрос повис в воздухе. Ответа на него так и не последовало.

* * *

Между тем, собираясь на сходку, Вадим думал вовсе не о Хане с его тамбовской свитой, – он думал о маленьком и беззащитном Осипе Мандельштаме, вот также угодившим однажды в один котел с отпетыми головорезами. Наверное, страшнее места для поэта не придумать, нежели зона. Вот и сгинул в каком-нибудь из северных поселений. Может, от голода умер, а может, просто оказался проигранным в карты. Для блатных карты – те же иконы, а карточный долг более свят, нежели вся родня вместе взятая. Кто знает, может, и бедолагу поэта вызвали в один из вечеров на улицу, объяснили