– Браво! – оценила Мадонна. – И сколько нас всего будет?
– Неважно! – парировал Поль. – Сколько ни есть, все свои, – глаза его тут же скользнули в сторону угрюмого Пульхена, но менять что-либо в сказанном было уже поздно. Слово, как известно, не воробей.
– Посидим, покумекаем, поговорим. Маленький уютный раут. Как говорится – приятное с полезным.
– Заметано! – Вадим, подметивший промах Поля, невольно улыбнулся. – Ну что? Вызываю Панчу?
– Ясен пень, вызывай.
– Только заранее предупреждаю, особых удобств обещать не могу. Кто не влезет в кабину, поедет снаружи. Согласны?
Оппозиционеры не возражали.
– Дяденька…
Лебедь обернулся и увидел девочку. Правая рука протянута вперед, рот немо шевелится. То есть… Да! Разумеется, она просила у него хлебушка. Что еще просят дети на улицах? Только он почему-то не услышал. Тень снова отсутствовала, прихватив с собой слух и толику его разума.
А еще через минуту он сидел, обнимая девчушку, лепеча ей какие-то глупости. Она не плакала, и он был благодарен ей уже за одно это. Как хорошо, как замечательно, когда тебя не боятся! Однако малышка оказалась не одна. Из подворотни угрожающими шажочками показалось еще двое – лет по пять, а может, и поболее. Пойди их разбери. Нынешние дети почти не растут, – четырнадцатилетнего легко спутать с семилетним.
– Вы вот ее обнимаете, – обвиняюще проговорил один из мальчишек, – а она вовсе и не голодная.
Только сейчас Лебедь обратил внимание на удивительно живой цвет лица девочки. В отличие от своих анемичных, худосочных приятелей выглядела она действительно благополучно. А грязью ее скорее всего обмазали эти же обормоты, – чтобы смотрелась пожалостливее, чтобы откликались и подавали. Если же присмотреться, истощенной она действительно не казалась.
Лебедь прищурился. Ну да, конечно же, мутантка. Еще одна в огромнейшем списке. Правда, сам он сталкивался с подобным лишь однажды. То есть мутантов-то встречалось пропасть, но не таких. Мутации мутациям – рознь, и на сто вредных мутаций дай Бог встретить парочку полезных, как то – третьи зубы, новая шевелюра или полная независимость от привычного питания.
Продолжая держать девчушку на руках, Лебедь попытался подняться, но это ему не удалось. Пришлось отпустить малышку на землю. Он заговорил с ними, не будучи уверен в том, что голос его громок, и все же надеялся, что детишки поймут все правильно, а, поняв, поверят ему. О людоедстве эти мальки были, конечно, наслышаны, а потому к незнакомцам питали вполне объяснимое недоверие. Он старался говорить искренне, не отводя глаз и даже чуточку улыбаясь. Фразы выходили убедительными, голос почти не дрожал, и в конце концов ему, кажется, поверили. А может, животы у них крепко подтянуло. Так или иначе, но они пошли за ним. То есть – это сначала за ним, а потом уже получилось так, что он плелся чуть позади, а детишки тянули его за руки, интуитивно угадывая направление, которым хотел их вести этот странный мужчина.
Только в башне он сумел перевести дух. Положа руку на грудную клетку, ощутил ропот сердца, – организм бунтовал, выказывал неповиновение. Но это становилось уже привычным. Чумазую детвору принял Санька, а Лебедь, чуть отдышавшись у порожка, спотыкаясь на ступенях, полез вверх, на самую крышу. В последнее время вид неба успокаивал его, как ничто другое. Туманно-голубой анальгетик проникал в кровь, пожарной холодящей пеной заливал бушующее и выходящее из повиновения нутро.
– Возьми телагу! – крикнул ему вслед Санька. – А то снова замерзнешь.
Может быть, он кричал это для него, а возможно, для новоявленных гостей, но Лебедю лень было думать над этим. Там, где его уже не могли видеть дети, он откровенно встал на четвереньки, помогая себе взбираться по ступеням руками.
Вот и крыша. Бездна воздуха, океан без дна. Лебедь устало выпрямился. В больном, изнемогающем от напастей мире, оказывается, гулял сильный и молодой ветер. Прищурившись, Лебедь мелко задрожал, но не от страха – всего-навсего от холода. Телогрейку, о которой кричал Санька, он, конечно же, не взял. Да и зачем? Он ведь и выбирался сюда не за теплом, а за воздухом…
Ветер…
Упругий, задиристый, не стареющий…
Откуда прилетел он и в каких таких заповедных далях рождался? На другом краю земли или всего- навсего в нескольких шагах – скажем, вон за тем перевернутым ларьком? И какое, интересно, у этого ветра тело? Возможно, такое же гладкое и окатистое, как у горной речки? Наверное. А если так, значит, ветер – существо женского пола. Ведь только женщины обладают телом. У мужчин, стариков и детей – всего- навсего руки, ноги и рты. Женщину можно сравнить с книгой, мужчину – нет. Только женщина раскрывается и распахивается навстречу, – только читай, не ленись, а мужчины – народ замкнутый.
Лебедь медленным взором обвел город. Господи! Наверное, здесь не менее миллиона квартир. Какое страшное количество! Сто тысяч домов и миллион каменных пещер. В половине из них – перестук с голосами, полуночные призраки, скрежет протираемого извне стекла. В этот мир ломилось, заглядывало и принюхивалось – ЧУЖОЕ. Иная жизнь не желала ждать, когда освободится место. Вакантная площадь делилась загодя.
Склонив голову, Лебедь прислушался к доносящимся снизу голосам. Это Санька допрашивал вновь прибывших. И наверняка успел уже продемонстрировать свой страшный револьвер. Не для того, чтобы попугать, а так – для важности. Символы убийства давным-давно превратились в символы авторитета.
С неожиданной ясностью Лебедь вдруг осознал, что это его последняя партия. Больше детей ему найти не удастся. Что-то произойдет и что-то существенно изменится в его жизни. В самое ближайшее время.
Уже через каких-нибудь полчаса они сидели в особняке Поля и вовсю дымили дармовыми сигарами. Даже Пульхен не удержался и понюхал одну из них.
– Бери-бери, не стесняйся! – подбодрил Поль. – Все реквизировано у барыг. Самым наичестнейшим образом!
– Наичестнейшим? – белесая бровь Пульхена усмешливо изогнулась.
– А как иначе, полковник! Тем и живем. И всяких там антимоний не разводим.
– Мда… – протянул Борис, оглядывая собравшихся. – Я вижу, народ здесь собрался разнополый и разноплановый, а посему без эмоций опять не обойдется.
– И это нормально, старик! – воскликнул Поль. – Важно только, чтобы эмоции были кон-струк-тив-ные! Будь уверен, ахинею про инкубаторы и светлое будущее без смердящих родителей мы здесь городить не станем.
– Действительно, не станем? – Воздвиженов усмешливо покачал головой.
– Не станем, не сомневайся.
– Вот и трогательно! Не будем плакать. А для разгончику – чего-нибудь горяченького. Мой придворный поэт прочтет свеженький акафист, челядь, ясен пень, спляшет. Если, конечно, пожелаете.
– Насчет челяди лучше бы воздержаться, – буркнул Пульхен.
– А я так не против, – возразила Мадонна.
На том и порешили. То есть поэта и пару здешних философов пригласили, остальных оставили скучать за дверьми. С грохотом водрузив на стол ящик с бутылками, Поль объявил:
– Какая политика без градуса? Россияне иначе не умеют.
Фраза опять же была нацелена в полковника, но Пульхен ничем не ответил.
Чуть позже под заунывные распевы придворного пиита Поль растолковывал собравшимся свою «центральную идею»:
– Мне эта муниципальная власть тоже, как репей на причинном месте. Вот я и предлагаю: чего тянуть? Возьмем да разгоним всех к чертовой матери. Как матрос Железняк. И будет у нас свое коалиционное правительство.
– Ты хоть знаешь, что это за штука – коалиционное правительство? – поинтересовался Боря Воздвиженов.
– Ясен пень, знаю. И бояться нам нечего. Не та, как говорится, коллизия. Состав введем смешанный, без национальной шизы – с военными, ученой братией и так далее. Главное – чтобы никакого сибаритства, никаких фраков и никакого выпендрежа, наоборот – все как можно скромнее. Народ это любит.
– Только не надо за весь народ, хорошо?
