не будет… Скажу откровенно, воспитать ребенка от начала и до конца способен только гений. Ну, а поскольку с гениями у нас дела всегда обстояли неважно, то стоит ли удивляться реалиям.
– Ну, катай же! – проскулил карапуз, и колени умолкшего Ганисяна вновь пришли в движение. Вздрыгивая ногами и подбрасывая парнишку, он старательно изображал игривого коня. Позабыв угрозу о «жубе», карапуз истошно завопил, вцепившись изо всех сил в брючину воспитателя. Мимо его головы просвистел кубик. Вадим так и не заметил, кто это кинул. Во всяком случае не кровожадный Павел. Углядев, что место его занято, он бросил своих солдатиков и метнулся к столу. По счастью, малолетний художник был на стреме и с ревом шарахнулся к Ганисяну.
– А че он меня, дядь Ганя!..
– Павел! – предупреждающе крикнул воспитатель.
Презрительно сплюнув, Павел смерил хныкающего паренька холодным взглядом.
– Ладно, ладно, трус! Я тебя потом как-нибудь… Иголочкой.
– А ты? Ты не трус? – повинуясь внезапному порыву, Вадим шагнул к любителю иголок.
Нехорошая гримаска исказила детское личико. Это и было ответом взрослому.
– Значит, не трус? А если закружу тебя? По-настоящему? Неужели не закричишь?
Мальчуган покорно дал поднять себя в воздух. У Вадима заломило простреленное плечо, но, превозмогая боль, он закружил мальчика. Быстрее и быстрее… Павел широко раскрыл глаза, но молчал. Он даже не делал попытки ухватиться за руки Вадима. Что-то было не так в его поведении, не получалось того, чего желал добиться Вадим. Ни крика, ни уханья, ни восторга. Только широко распахнутые напряженные глазенки, непримиримо встречающие набегающий воздух.
Плечо стянуло огненным жгутом, и Вадим сдался. Опустив Павла, пробормотал:
– Действительно, не трус…
Павел вскинул на него нагловатый взор, однако промолчал. Чем-то поведение Вадима, по-видимому, его тоже озадачило. А потом глаза паренька переметнулись за спину гостя и замерли. Что-то дрогнуло в лице Павла, и, почуяв неладное, Вадим обернулся.
– Дяденька, хотите я вам плечо полечу?
Тоненький голосок, не сомневающаяся интонация. Вопрос для проформы… Может, оттого и промолчал Павел?
– Это и есть наша Элиза, – тихо сказал Ганисян. В голосе его послышалась некая печальная торжественность.
Элиза. Элиза Дулитл или как там ее?… Дымов ошарашенно сморгнул. В дверях стоял Роланд, а за руку его держала маленькая старушка. Старушка в полном смысле этого слова – с детскими пропорциями, детским голоском, но сгорбленная, с пятнистой морщинистой кожей, помятыми впавшими щеками и редкими седыми волосенками на голове. Даже глаза у Элизы были водянистого цвета, какие-то безмерно уставшие, хотя… Вадим сразу понял, что смотрят они в самую душу. Тот самый рентген, перед которым бессмысленно прятаться и вилять. Ему стало вдруг ясно, что все о нем эта странная девочка-старушка знает, может быть, даже лучше его самого.
– Что бы я без нее делал, Вадим, – Ганисян говорил все с той же торжественной строгостью. – Элиза у нас и бунтарей усмиряет, и врачует помаленьку.
– Она действительно способна вылечить мое плечо?
– А что? Вполне возможно. Она многое умеет.
– Что ж, тогда я не против попробовать. – Вадим улыбнулся Роланду, мельком подивившись его серьезной сосредоточенности.
– Здравствуйте, – Роланд приблизился к нему мелкими шажочками, по-взрослому пожал руку. И тут же отступил в сторону, словно давая место Элизе, без спора признавая ее первенство. Вадиму показалось, что и остальные дети притихли. На Элизу глядели с теплыми улыбками, с каким-то чисто детским обожанием. Ему стало любопытно взглянуть на Павла, но тот куда-то пропал.
– Садитесь, – девочка-старушка кивнула на стул. Дымов подчинился. Дряблая ее ручка коснулась запястья взрослого, и жаркая волна прокатилась по руке, по всему телу Вадима, наполняя каким-то забытым теплом и покоем. Это действительно было НЕЧТО. Кудесников узнают сразу, и, подобно детям, Вадим моментально признал Элизу, ее силу и старшинство.
Кто-то из ребятишек поставил за его спиной табурет, и Элиза тяжело взобралась на него, сравнявшись с Вадимом ростом. Пальцы ее, не отыскивая, тронули свежий шов – след недавнего пулевого ранения.
– Спи-и!..
Голос долетел словно издалека. Вадим так и не понял, кто это говорит – Элиза или кто другой, но команда оказала свое действие. Молочный туман заполнил голову, глаза сами собой закрылись, а от рубца искристыми ящерками вширь побежали язычки огня.
– Ты устал, ты на пороге…
Это снова говорила она.
– И сегодня ты потеряешь одного друга, но найдешь другого.
Он внимал, как ребенок внимает вечерней сказке.
– А, заболев, пойдешь туда, куда не заползают даже самые злые змеи…
Голос напоминал шелест ветра. Перед внутренним зрением Вадима промелькнула болотистая унылая равнина, чахлые ветви кустов, дымка испарений. И тотчас за картиной болота он вновь увидел комнату, в которой сидел, замершую у стены группу детей и неторопливо движущиеся старческие ручки Элизы. По спине, по затылку, по ноющему плечу. Впрочем… Уже и не ноющему. Девочка высасывала из него боль, гасила ее невидимой энергией. И там, где касались спины подушечки пальцев, мгновенно вскипал пузырек гноя и исчезал. Кожа Дымова явственно вздрагивала и шевелилась, тесня уродливую коросту шрама. Зуд нарастал, становился невыносимым, но дремотный жар продолжал сковывать тело, не позволял двигаться. И Вадим видел себя коброй, покачивающейся под наплывом мелодичных волн, видел свою кожу на плече – ожившую, смуглую, без единого пятнышка. Раны нет и не было. А было блаженство и чувство восхищения от возможности созерцать свое длинное змеиное тело – кусочек за кусочком до самого хвоста. А чуть дальше, у горизонта, невзрачной бороздой виднелись трубы заводов, стены зданий, купола бункеров и дворцов. Шлейф смрадного дыма на горизонте и караваны бредущих в никуда людей. То, что именовалось некогда цивилизацией… И тут же вдруг всплыло лицо Лебедя – умиротворенное, спящее – почему-то среди облаков. А Элиза вновь гладила и успокаивала Дымова, согревала спину. И он не отбрыкивался. Он готов был внимать каждому ее жесту и слову…
– Вадим! – чужие руки тормошили его. Дымов нехотя разомкнул веки, мутным взглядом обвел комнату.
Элизы поблизости уже не было. Перед ним стояли Ганисян и Роланд. Тот же Павел за тем же столом, пыхтя от усердия, пронзал иголкой очередную фотожертву.
– А где девочка?
– Ушла. Она ведь быстро устает. Попросила, чтобы минут пять тебя не тревожили. – Ганисян с любопытством указал на плечо. – Как твоя рана?
– Рана? – Вадим обхватил себя рукой, изумленно зашарил. – Ого, надо же! Как будто и не было ничего…
– Это Элиза, – авторитетно заявил Роланд.
– Но как? Каким образом она это делает?
– Если бы я знал… – Ганисян пожал плечами. – А главное – если бы я мог!.. Да я бы сутками работал! Из палат больничных не вылезал. У нас ведь тут тоже были лежачие. Она, милая, всех и подняла.
– Элиза… – Вадим ощутил вдруг, что губы его сами-собой расползаются в улыбку – точно такую же, какую он наблюдал недавно на лицах детей. В этом был какой-то неведомый код, какая-то своя загадка.
– Ума не приложу, что мы будем без нее делать. Ей ведь жить всего полгода. Она сама сказала. Прячем от нее зеркала, но это бессмысленно. Ускоренное старение, перекос в генах. Тут уж мы бессильны. – Ганисян расстроенно махнул рукой.
– Вот, значит, как? – Вадим рассеянно усадил Роланда на колени, прижал к груди. Это вышло непроизвольно, и с той же непроизвольностью ручонки Роланда обхватили его шею.
– Такой голос, такие глаза… Как же так?
Положение вещей еще не дошло до его сознания. Слишком уж буднично сообщил обо всем Ганисян.
