обидит вас так, как свой собственный – родственник или друг. Смаху и по самую рукоятку! Вот она ваша человеческая любовь! И стоило ради такого спускаться с пальм? Качались бы себе на лианах дальше, трескали бы бананы с финиками.
– Да, но кто бы в таком случае кормил тебя и поил? Да и сам ты, думаю, появился на свет не без помощи человека.
– Лучше один раз умереть, чем совсем не жить, – добавила Елена. Глаза ее встретились с глазами Вадима, и оба испытали непонятную неловкость.
Усаживая гнома на стол, Вадим гулко прокашлялся. Ничего не заметивший Фемистокл, очутившись на узорчатой скатерти, немедленно придвинул к себе банку со шпротами и, набив рот маслянистыми кусками, невнятно произнес:
– Если бы так рассуждало все человечество! Но ведь нет!.. Все по-прежнему измеряется количеством счастья – этой насквозь эфемерной субстанции, о которой никто ничего не знает. Что может быть более идиотским, чем вопрос: «счастливы ли вы?» Но его уважают задавать все встречные-поперечные. Люди просто свихнулись на этом понятии. Очередное заблуждение – привычка думать, что жизнь создана для счастья.
– Для чего же еще?
– А вы сами поразмыслите! По-моему, ответ очевиден. Пропорции счастья и несчастья практически всегда складывались одинаково. Таким образом, мир, господа, создан для мук и страданий – то бишь совершенно противоположного вашим наивным пожеланиям. А посему в силе остается сакраментальное предложение насчет пальм и бананов. Уверен, в качестве приматов вы были бы намного счастливее.
Артур метнул на Фемистокла странный взгляд. Елена же простодушно добавила:
– Жаль, не было в нашем детстве таких, как ты.
– Еще как жаль! – от души посочувствовал мутагом.
– Но у нас были плюшевые ослики и медведи, – возразил Вадим.
– Но ведь это всего-навсего игрушки – бездушные, холодные, неживые!
– Зато неворчливые.
– Но какие скучные!
– Нас не было, – считай, и вас сейчас нету, – фыркнул Фемистокл. Укоризненно взглянув на Вадима, добавил: – Кстати, заметь, никто из них – ни Артур, ни Лена не кличут меня Вовкой.
– Только Фемистоклом, – боязливо поддакнула Елена.
– Запугал ты их, вот и все объяснение.
– Как пошло и банально! – Фемистокл ехидно кивнул в сторону Вадима, подмигнул Елене искрящимся глазом. – Чувствуется, что с осликами в детстве играл! Плюшевыми…
Теперь они сидели за столом уже вдвоем.
Фемистокл, накрытый замшевой тряпицей, успел задремать, Елену, у которой очень скоро стали слипаться глаза, убедили лечь в постель. Черная муха с назойливым жужжанием билась в стекло. Ей, по всей видимости, тоже хотелось спать, но как и гномы, она не желала успокаиваться при свете. Впрочем, в эту ночь зудящий ее полет не особенно раздражал. Бывают минуты, когда мечтается о тишине – чистой, без примесей, но человек – нестабильное существо, иногда ему нужен и фон – ненавязчивый, легкий, не дающий зацикливаться на самом себе, позволяющий хоть немного рассеиваться вниманием.
Собственно, переговорили уже обо всем. С любопытством Вадим осмотрел крупнокалиберный пэтчер приятеля, Артур в свою очередь повертел в руках карабин, доставшийся Вадиму от Пана.
– Ни разу не приходилось пулять из такого, – он приложил приклад к плечу, заглянул глазом в прицел. – Черт возьми, до чего поганая штука! Никакого умения не надо, – наводи и гробь…
Оба закурили. Аромат сигар – тех самых, что некогда Вадим «одолжил» у Лили, наполнил комнатку. Вадим смотрел на приятеля и некоторых черточек не узнавал. Что-то стряслось с Артуром. Что-то очень серьезное. И первым симптомом происшедших перемен была реакция друга на измену жены. У Вадима сложилось впечатление, что и не было между ними никаких сцен. Скорее всего, Артур просто выслушал, понял и простил. Но поступить ТАК тот прежний, знакомый Вадиму Артур, конечно же, не мог. Это сделал Артур нынешний – тот самый, что оставил за спиной Бункер, банду и Синее Болото – легенду и пугало лесного края, которое и «перемололо его, не оставив камня на камне». Обо всем этом, не очень связно, перескакивая с первого на второе, бывший одноклассник и поведал Вадиму. Что-то похожее на сказку Егора Панчугина, но более страшное и хаотичное. Вадим тоже спрашивал невпопад, следуя течению мыслей и внутренних, самовольно всплывающих образов: бронепоезд, осунувшееся лицо Лебедя, черные, вскипающие на болоте пузыри…
– Словом, все там то же самое, Вадя. И с ума сходят похожим образом, и болеют так же. Только тех, кто заболевает, тут же пускают в расход. Профилактика. А тела в особую шахту сбрасывают. Холодрыга там такая, что никаких миазмов.
– А ты уверен, что у вашего Вия осталась еще ракета?
– По крайней мере три недели назад была в наличии. Сам видел.
– Одна? Не больше?
– Скорее всего. Только это, Вадик, не утешает. Если те ракеты Вий пускал черт-те куда, – эту, наверняка, положит на Воскресенск.
– Почему так думаешь?
– Потому что он чокнутый. Это во-первых. А во-вторых, там нас уже треть осталась. И дисциплина ни к черту. Не сегодня-завтра все пойдет прахом. Вий хоть и не в себе, но понимает, что долго так тянуться не может. И последнюю боеголовку пускать в какой-нибудь загоризонтный Шанхай не станет. Далеко, а потому никакой радости. И до «Черной Химеры» ему нет никакого дела. Призраки – они и есть призраки. Чего ради тратить на них ядерный заряд?… Я полагаю, он все-таки высунет нос. На том же бронепоезде, к примеру. Даст программу на запуск и отправится смотреть. Воскресенск-то под боком, так что все произойдет буквально на его глазах.
– Мда… Значит, придется штурмовать ваше подземелье. Другого выхода не остается.
– Отчего же. Можно пропахать место расположения шахт бомбами.
– Легко сказать! Только откуда у нас бомбы? Ни бомб, ни танков, ни самолетов.
– А если попросить у Кита?
– Гмм… Можно, конечно, попробовать. Однажды он нам уже помог. Кто знает, вдруг снова откликнется. – Вадим искоса глянул на Артура, без всякого перехода спросил: – А ТАМ ты, стало быть, пролежал целую неделю?
– Выходит, так. – Артур потер слезящийся от дыма глаз. – Только одно существенное уточнение: это мы здесь с тобой высчитали, что неделю. А на Синем Болоте времени нет. То есть, значит, вообще нет. И когда очнулся, не заметил, чтобы что-то изменилось. Слева подсумок, справа пулемет, и даже вроде бы не похудел. Все осталось как прежде.
– Да нет, ты изменился.
– Не знаю, наверное… – Артур прищурился. – Должен был измениться. Потому что… Может, ты будешь смеяться, но мне показалось, это и впрямь похоже на чистилище. Этакая модель ада в миниатюре. Так сказать, проба пера.
– Ты серьезно?
– Куда уж серьезнее. Это ведь была не просто боль… – Артур нахмурился, подбирая нужное определение. – Понимаешь, какое-то особое состояние шока. Будто ты в прострации, но при этом чувствуешь невообразимо больше, чем в обычной жизни. Здесь оттенки цвета, а там оттенки боли. Сотни и тысячи разновидностей. И голоса. Я слышал их постоянно. В себе самом, где-то снаружи. И обо мне говорили, и о тебе с Еленой.
– Что говорили?
– А черт их знает. Сколько ни пытался потом вспомнить, так ничего и не вышло. Один только сумбур с именами.
Вадим озабоченно поскреб плечо – скорее по старой привычке. К ранам ведь тоже привыкают. Как к любимым кепкам и притершимся кедам.
– А может, все проще, Артур? Я вот слышал, куриц, когда они перестают нестись, в сарай темный сажают. Без воды, без корма – и на трое суток. А потом выпускают. Так они, бедные, перо теряют от ужаса,
