А имя… Имя у него тоже, кстати, было. Виталик. Виталий Лебедев по паспорту, но в жизни попросту Лебедь – от стартовой полосы и до финишной ленты…
Когда охлопали лопатами земляной холмик, Поль шумно всхлипнул. Он не умел переживать про себя и в этом очень напоминал Лебедя. По просьбе Вадима Санька стрельнул в воздух из своего револьвера. Это было что-то вроде салюта. Выглядело, наверное, нелепо, но только не сейчас и не для них. Отойдя в сторону и перезаряжая револьвер, Санька чувствовал, что в глазах его отчаянно щиплет. Смерти Лебедя он еще полностью не осмыслил, но чужое горе перетекло и в него. В памяти же самовольно всплывали горькие воспоминания о том, как они с Панчей, потешаясь над Лебедем, придумывали самые разные шутки. Лебедь легко клевал на идиотские розыгрыши, верил в истории, выдумываемые практически у него на глазах.
Когда взрослые ушли, Санька вернулся к могиле, присел возле холма. Ладонью осторожно провел по влажному глинистому верху. Лежать под такой грудой земли – как же это возможно? Наверное, холодно и жутко тяжело. И уже не выбраться наружу, даже если очень захочешь… Он попытался представить себя на месте Лебедя, и ему стало страшно.
Что же это за штука – смерть? Почему он не в состоянии понять этого? Санька обхватил пальцами свою тощую шею, изо всех сил попытался сжать. Стало больно, и он раскашлялся. Ну, и что? Причем же здесь смерть? Прокашлялся – и живи себе дальше… Санька украдкой огляделся. В отличие от Поля, некоторых вещей он отчаянно стеснялся.
– Ты прости меня, Лебедь, – пробормотал он. – Мы не хотели. Только пошутить… Немножко…
Голос его дрогнул, губы некрасиво изогнулись. Санька заплакал.
И на поминках, бывает, пляшут. Они не плясали, предпочитая сидеть и пить. Поль, привезший несколько бутылок вина, хватанул сразу три стакана и скис. Двое гвардейцев-анархистов, подхватив своего вожака, вежливо ретировались.
– Значит, таким вот образом, – Артур чокнулся с Вадимом, и они еще раз выпили.
– Кстати, – Дымов зашарил в карманах. – Надо было Поля угостить.
По столу покатились покрытые ржавыми пятнами тигровой расцветки ягоды.
– Никак крыжовник?
– Ага, там сорвал. Лебедь когда-то и выращивал.
Артур взял одну ягоду, надкусив, улыбнулся.
– Добрый он был все-таки парень. Как думаешь, может, там ему лучше будет?
Он словно прочел мысли Вадима. Но лучше ли ОНО там – на это Дымов ответить не мог. И хорошо, что не мог. Если бы люди точно знали, что там оно лучше, повалили бы отсюда сотнями, тысячами и миллионами. Причин хватило бы каждому. Оно и понятно, – нередко жить на Земле заставляет лишь отсутствие альтернативы. Некоторым же здесь, на Земле, приходится особенно тяжко. К числу этих некоторых принадлежал и Лебедь.
Подняв глаза на Артура, Вадим покачал головой.
– Не знаю. Возможно, что и так. Во всяком случае хотелось бы, чтобы там он чувствовал себя действительно лучше…
Застолье неожиданно затянулось, а речи Фемистокла, совершенно не терпевшего уныния, мало-помалу разогрели сидящих. Кость нехотя вышла из горла, заноза медленно выползла из-под кожи…
Сидя за пианино, Елена одну за другой стала наигрывать знакомые мелодии, и совершенно неожиданно Вадим с Артуром подпели ей. Песни сначала выбирались грустные, но под конец вышло и что-то довольно веселое – из прежних мирных времен. Не выдержав, принялся подпевать и Фемистокл. Разумеется что-то свое – задиристое, с намеком на хулиганское прошлое. Вино Поля сыграло роль бальзама. Кость окончательно выскользнула вон, ранка от занозы чуть затянулась, – они ожили. Возможно, смех нужен был им, как разрядка. Как бы то ни было, но все трое смертельно устали бояться, тосковать и хмуриться. Словом, плохо это или хорошо, но они развеселились.
Давясь от смеха и путаясь в клавишах, Елена все еще соблюдала музыкальный ритм, но это уже мало походило на грамотную мелодию. От хохота Артура сотрясались стекла в шкафах, а Фемистокл, раскачиваясь на комоде этаким Ванькой-Встанькой, вовсю дирижировал короткими ручками и хрипло распевал:
– Все! Хватит! – Вадим тоже протестующе замахал руками. Содержание песни он, как и Артур, знал досконально. – Предлагаю вернуться за стол. Песни продолжим как-нибудь после.
– Ага! Дрогнуло?… – Фемистокл буйно расхохотался. – Правда – она, ребята, всегда обоюдоострая. Без грязи нет жизни, без жизни нет искусства. Вот и выбирайте!
– С жизнью, но без грязи! – проголосовал Вадим.
– Романтик, – Фемистокл фыркнул. – Впрочем, в твои годы ничего другого и не остается. Если у человека есть ум, то после тридцати он просто обязан становиться идеалистом. А если нет, тогда все просто. Человек без ума – живуч при любом режиме и раскладе.
– Фемистокл у нас философ, – объяснил Артуру Вадим.
– Я это уже заметил.
– Задай ему какой-нибудь глупый вопрос, он будет страшно рад.
– Задам, почему не задать, – Артур ткнул пальцем в висящую на стене картину. – Знаете ли вы, маэстро, кисти какого гения принадлежит этот шедевр?
– Это? – Фемистокл насупленно глянул на картину. Бровки на его личике сосредоточенно зашевелились.
– Судя по обилию пыли и дешевому багету сия мазня… То есть, я хочу сказать, что концепция образов настолько вялая, что назвать эту с позволения сказать…
Приблизившись к картине, Вадим дунул на нее, заставив Фемистокла расчихаться.
– Эй, ты что себе позволяешь!
– Пардон, просто стало обидно. Дело в том, что это моя мазня.
– Твоя?! – изумление гнома оказалось столь велико, что он даже прекратил чихать. – Ты что, когда-то рисовал?
Вадим кивнул.
– Удивительно! – Фемистокл всплеснул ручками. – Чем только не занимаются бездари! Откуда у них только находится время!..
– Спасибо, гражданин начальник, – Вадим поправил картину и вернулся за стол. – Хотя, возможно, ты прав. Уже лет пять я не притрагиваюсь к краскам и совершенно не комплексую по данному поводу.
– Слава тебе, Господи!
– Однако предлагаю эту тему снять. Как неуместную и совершенно не соответствующую моменту.
– Ага, наступили на любимую мозоль?
– Не любимую, но все же мозоль.
– Что ж, пожалуйста! Поговорим об ужине. Кстати, у нас грядет ужин или нет?
Все снова рассмеялись. Вадим наклонился к гному, подставляя плечо.
– Залазь, шейх. Будет тебе ужин. Я, честно сказать, и забыл, что у нас тут присутствует поистине выдающийся едок.
Довольно ловко Фемистокл перебрался к нему на плечо, вцепившись ручками в шевелюру, нетерпеливо защелкал языком:
– Когда-нибудь, осознав всю пагубность своих издевок, ты будешь рвать на себе волосы и плакать. Но Фемистокла рядом уже не будет, и слезы твои прольются впустую.
– Только не надо о грустном, ага?
– Что? Снова не надо?! – гном на плече даже подпрыгнул. – О чем же надо? Песни мои вас не устраивают, философия тоже… А я ведь между прочим коснулся одной из самых сакраментальных тем – недооценки ближнего своего. Подчеркиваю, не просто ближнего, а самого ближнего. Никакой чужак не
