– Ты собираешься меня наказать?
– Обязательно! Как чувствует себя ваша прелестная головушка?
Алла рукой провела по лбу.
– Странно, совсем прошла. Наверное, заснула, и боль отпустила.
– Ты слишком много работаешь.
– Да нет же. Даже непонятно от чего это началось.
– Главное – что закончилось. В следующий раз, если снова ощутишь нечто подобное, сразу говори мне. Я такие вещи лечу мастерски.
– Поцелуем? – она улыбнулась.
– Разумеется, – Вадим, наклонившись, ласково поцеловал Аллочку в губы. – Береги себя. Обещаешь?
Секретарша радостно кивнула.
Глава 4
– Вы полагаете, этого Палача нужно искать, а вот я придерживаюсь иного мнения. – Заложив руки за спину, Вадим неспешно брел по больничному коридору. Шматов с Мироновым покорно следовали за ним. – Возможно, я не располагаю еще всей информацией, однако что-то подсказывает мне ложность вашего основного посыла.
– В чем ты видишь эту ложность?
– Да в том, что и он, и мы заняты в сущности одним делом. Я – лекарь, он – хирург, вы – терапевты.
– Санитария общества? Знакомая теория. – Шматов поморщился.
– Это не теория, Потап, это жизнь. Основное ваше заблуждение в том и заключается, что вы все время пытаетесь делить вселенную на составляющие. Но жизнь, как и человек неделима. Мы состоим не из рук, ног и головы, мы составляем собой единое целое. И каждого из нас можно с определенной долей уверенности именовать санитаром общества. Только кто-то ведает санитарией в пределах собственной квартиры или родного подъезда, кто-то санирует улицы с метлой или милицейской бляхой, кто-то проповедует в церквях и мечетях, а кто-то лечит больных.
– По-моему, ты смешал все в одну кучу.
– Это естественно. Я уже сказал, жизнь – субстанция пестрая и неделимая. Как нельзя рассматривать полотно художника по крохотным фрагментам, так нелепо и пытаться дробить жизнь. К примеру, что такое мое лечение? Да та же санитария и та же педагогика. Скажу больше – если лекарь не учит и не воспитывает, значит, он обыкновенный эскулап и прозектор.
– Однако сурово!
– Напротив! Давно уже пора бить в колокола, но общественность безмолвствует. – Вадим покривился. – Уж лет двадцать, как американский оздоровительный конвейер вытеснил с врачебной арены диагностов, и что получилось? Медики обленились и поглупели, фармацевтика стала мировым бизнес-гигантом, а главное – исчез еще один фактор воздействия на человеческое сознание. Диагносты разговаривали с пациентом, а значит, имели и возможность воспитывать. Теперь этого нет. – Вадим пожал плечами. – Никогда, наверное, уже не пойму того, что творится, как не пойму и того, почему в школах вместо пестиков и тычинок не преподают нормальную человеческую биологию со всеми положенными правилами гигиены, с подробным объяснением первоприроды людских заболеваний. А возьмите ту же химию. Бедные ученики до одури слагают щелочные и кислотные составляющие, наизусть выучивают валентность редкоземельных металлов и при этом знать не знают самых элементарных вещей.
– Каких, например? – Миронов прищурился.
– Например, как изготавливаются бумага и пластик, из чего варят мыло и делают шелк, как склеивают мебель и чем опасны фабричные краски. Они продолжают учить бессмысленные формулы вроде «аш хлор цэ о аш» и понятия не имеют об истинной структуре окружающей материи.
– Да ты у нас радикал!
– Еще какой! – Дымов улыбнулся. Уж я бы в нынешней школе много чего изменил.
– А в медицине?
– К современной медицине меня вообще лучше не подпускать близко. Тут уж я вовсе камня на камне не оставлю.
– Даже так?
– Собственно, я этим и занимаюсь. Правда, на своем маленьком фронте, в своем отдельно взятом государстве. Так ли иначе, но медики движутся в столь ложном направлении, что просто руки опускаются. То есть с точки зрения чистой науки современные исследования безусловно занимательны, но с точки зрения банального здоровья – телесного и душевного – нынешняя медицина не делает практически ничего. О чем мы говорим, если она даже не ставит перед врачами задачи-минимум, а именно – помогать человеку становиться свободной и сознательной личностью. Увы, наша медицина продолжает рабовладельческую политику, привязывая людей к очкам, аспирину и антибиотикам, принуждая посещать клиники, с пеной у рта отвращая от знаний. Монополия на истину – вот, что стало главной политикой врачебного мира. Самолечение – бред, поиск первопричины – бессмыслица, возрождение духа пациента – вещь малопонятная и по меньшей мере странная. – Вадим обернулся к Потапу. – Взять хотя бы тебя!
– А что – я?
– У тебя уже сейчас угадываются признаки зарождающейся стенокардии. А там может развиться ишемия, пойдет скакать давление, будет раскалываться голова. Но все, что тебе станут прописывать в больницах, я могу перечислить уже сейчас. От давления это будет комплекс таблеток вроде кардикета, атенолола, ренитека и кордафлекса – комплекс, кстати сказать, весьма недешевый. От сердечных болей тебе в лучшем случе назначат метаболические капельницы, в худшем пропишут строгий покой все с теми же таблетками. В итоге почки с печенью будут окончательно подсажены, болезни приобретут рецидивные формы, и те же господа в белом умоют руки, поскольку изменить что-либо будут уже не в состоянии.
– А шунтирование?
– Что ж, операция действительно эффектная, однако тем и страшна, что апеллирует к человеческому незнанию и человеческой лени. Если образ жизни пациента не меняется, то лет через пять-шесть с тем же успехом засорятся и новые шунты. То есть, если использовать такую операцию, как временную фору, во время которой можно подтянуть знание пациента, научить его прислушиваться к себе, превозмогать собственную лень, это замечательно. Но я, честно говоря, о подобной практике пока не слыхал. Отдельные энтузиасты действительно просвещают больных, но в целом врачебный мир подобные вещи отнюдь не приветствует. Более того, современная медицина абсолютно не заинтересована в образованной клиентуре. Умные люди просто перестанут сдавать баканализы, посещать флюрографию и психотерапевтов, а такие пустяки, как ангину с гриппом, научатся вылечивать самостоятельно в течение суток. – Дымов устало вздохнул. – Именно поэтому, насколько я знаю, вокруг «Галактиона» потихоньку стягивается кольцо недругов. В сущности мы подрываем устои и лечим то, чего не лечат другие. Мы отдаем контроль над здоровьем в руки самих пациентов, а это по нынешним временам святотатство.
– Может быть, дело только в тебе? – усомнился Шматов. – Признайся, не будь доктора Дымова, не было бы и «Галактиона».
– А вот и нет! – Вадим улыбнулся. – То есть поначалу так оно, может, и было, но сейчас мои коллеги могут справляться уже без меня. Я затыкаю лишь самые рисковые бреши, но основной фронт – за ними. За такими, как Раиса Дмитриевна и Саша Изотов, за теми, кто поверил в самостоятельность человеческого организма.
Они приблизились к стеклу, за которым простирался тренажерный зал. Часть пациентов играла в волейбол, другие разбрелись по спортивным снарядам. В углу возле боксерского мешка колдовал руками коренастый мужчина. Сергей с Потапом присмотрелись. Техника у боксера была более чем странная – минута или две завораживающих пассов, легкое покачивание плечами и головой, а после – неожиданный взрыв ударов, сразу несколько последовательных серий.
– Вы вот полагаете меня особенным, – медленно заговорил Вадим, – а в реалиях мы все особенные, только каждый по-своему. Кто-то может изумлять интуитивными прорывами, кто-то феноменальными способностями тела, а кто-то однажды познакомится с астралом и излечит какую-нибудь жуть одним мысленным дуновением. Весь вопрос в том – хотим мы этого или не хотим. Вот, скажем, Коля Смыков,
