- А ты постарался сам понять их язык? Если бы понял, то обошлось бы без кнута и огня. Разве разбойники мои наибы?
- Имам, я - Хаджи-Мурат из Хунзаха!
- Я тоже - Шамиль из Гимры. А Кебед-Магомед из Телетля, а Гусейн из Чиркея. Ну и что из того? Аварцы, хиндаляльцы, кумыки, лезгины, лакцы, ограбленные тобой хайдакцы и табасаранцы - все мы сыновья одного Дагестана. Мы должны понимать друг друга. Ведь мы - пальцы одной руки. Для того, чтобы получился кулак, все пальцы должны крепко-крепко соединиться. За храбрость спасибо тебе, Хаджи-Мурат. За это ты достоин любой награды. Твоя голова увенчана чалмой. Но теперь я тебя не одобряю.
- Когда другие в таких же чалмах грабили, ты ничего им не говорил, имам. Теперь, где бы гром ни гремел, все на мою голову.
- Я знаю, кого ты имеешь в виду, Хаджи-Мурат: Ахбердилава, моего сына Кази-Магомеда или даже меня самого. Но Ахбердилав ограбил в Моздоке нашего врага. Я отнял добро у ханов, которые не хотели идти вместе с нами и даже пытались противостоять нам. Нет, Хаджи-Мурат. Чтобы быть наибом, недостаточно иметь смелое сердце и острый кинжал. Надо иметь еще хорошую голову.
Такие споры часто возникали между Шамилем и Хаджи-Муратом. Эти распри раздувались, преувеличивались молвой, и в конце концов злая вражда разделила их. Хаджи-Мурат покинул Шамиля, ушел на другую сторону, лишился головы. Тело его погребено в Нухе. Знаменательное разделение: голова досталась врагу, а сердце осталось в Дагестане. Какая судьба!
ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА
Отрубленную вижу голову
И боевые слышу гулы,
А кровь течет по камню голому
Через немирные аулы.
И сабли, что о скалы точены,
Взлетают, видевшие виды.
И скачут вдоль крутой обочины
Кавказу верные мюриды.
Спросил я голову кровавую:
'Ты чья была, скажи на милость?
И как, увенчанная славою,
В чужих руках ты очутилась?'
И слышу вдруг:
'Скрывать мне нечего,
Я голова Хаджи-Мурата,
И потому скатилась с плеч его,
Что заблудилась я когда-то.
Дорогу избрала не лучшую,
Виной всему мой нрав тщеславный…'
Смотрю на голову заблудшую,
Что в схватке срублена неравной.
Тропинками, сквозь даль
простертыми,
В горах рожденные мужчины,
Должны живыми или мертвыми
Мы возвращаться на вершины.
Перевел Я. Козловский
Увезли имама из Дагестана. Настроили крепостей с амбразурами во все стороны. Пушки и ружья смотрели из амбразур. Они хотя и не стреляли, но как бы говорили: 'Смирно сидите, горцы, ведите себя хорошо и тихо'.
В печальной доле племя этих гор,
В печальной доле реки, звери, птицы,
Казалось, нет дороги на простор
И только в смерти выход из темницы.
'Земля дикарей', - сказал один губернатор, уезжая из Дагестана. 'Они живут не на земле, а в пропасти', - писал другой.
'Этим диким туземцам и та земля, что есть, - лишняя', - утверждал третий.
Но даже в то глухое время звучали голоса Лермонтова, Добролюбова, Чернышевского, Бестужева-Марлинского, Пирогова… Да, были в царской России люди, понимавшие душу горца, сказавшие добрые слова о народе Дагестана. Если бы горцы могли тогда понять их язык!
Вечный снег на горах Дагестана,
Вечной ночи над ним темнота,
сказал некогда Сулейман Стальский, глядя на родную землю.
'С тех пор, как Дагестан посадили в темницу, все месяцы года имеют по тридцать одному дню', - писал некогда мой отец.
'Горы, мы с вами сидим в подвале', - сказал некогда Абуталиб.
'От такого горя и тур грустит в горах', - пела некогда Анхил Марин.
'Об этом мире и думать нечего. У кого жирнее хинкалы, у того больше и славы', - махнул рукой Махмуд.
'Счастья нигде нет', - сделал вывод, объездив весь мир, кубачинец Ахмед Мунги.
Но Ирчи Казак писал: 'Мужчина Дагестана везде должен оставаться мужчиной Дагестана'.
Но тот же Батырай писал перед смертью: 'Пусть у храбрых не рождаются робкие сыновья'.
Но тот же Махмуд пел:
Если тур заплутался в горах, где темно,
Иль тропу, или смерть он найдет все равно.
Но тот же Абуталиб сказал: 'Этот мир вот-вот загремит. Пусть же он загремит громче'.
И пришло время - раздался гром. Ударило далеко, не сразу докатилось до Дагестана, но все уже было разделено на две части зримой красной чертой: история, судьбы, жизнь каждого человека, все человечество. Гнев и любовь, мысль и мечты - все разделилось надвое.
- Загремело!..
- Где загремело?
- По всей России.
- Что загремело?
- Революция.
- Чья революция?
- Детей трудового народа.
- Ее цель?
- Кто был ничем, тот станет всем.
- Ее цвет?
- Красный.
- Ее песни?
- 'Это есть наш последний и решительный бой'.
- Ее армия?
- Все голодные и горестные. Великая армия труда.
- Ее язык, нация?
- Все языки, все нации.
- Ее глава?
- Ленин.
- Что говорит Революция горцам Дагестана? Переведите нам. Герои и певцы перевели на все наречия Дагестана язык революции:
'Веками угнетенные народы Дагестана! В наши дома, на наши поля по извилистым горным тропинкам пришла великая Революция. Слушайте ее и служите ей. Она говорит вам слова, которых вы никогда не слышали. Она говорит:
- Братья! Новая Россия подает вам свою руку. Принимайте ее, сплетайтесь с нею в крепком рукопожатии, в ней ваша сила и ваша вера.
- Дети ущелий и гор! Открывайте окна в большой мир. Начинается не день новый, а новая судьба. Идите навстречу этой судьбе!
- Теперь вы не обязаны гнуть спину перед сильными. Отныне на вашего коня не сядет чужой. Теперь ваши кони - ваши кони, ваши кинжалы - ваши кинжалы, ваши поля - ваши поля, ваша свобода - ваша свобода'.
Так перевели язык 'Авроры' на языки народов Дагестана. Его перевели Махач, Уллубий, Оскар, Джелал, Кази-Магомед, Магомед-Мирза, Гарун и другие мюриды революции, хорошо знавшие горести Дагестана.
И пошел Дагестан навстречу своей судьбе. Горцы приняли цвет и песни революции. Но испугались ее враги. Это над их головами загремел гром, под их ногами зашаталась земля, перед ними вскипело море, за их спинами обрушились скалы. Затрясся и рухнул старый мир. Разверзлась глубокая пропасть.
- Дайте руку! - взмолились враги революции, называвшие себя друзьями Дагестана.
- Ваши руки в крови.
- Постой, не уходи, оглянись, Дагестан!
