так!.. Рванкин — ведь это жулик первой гильдии, панкрут! Два раза тулуп выворачивал!.. Москву, — уж на что продиктованный город, — и то в лапти обувал!.. Нет, молодцы ребята! Хвалю… Молодцы!..
И другие тоже говорили:
— Да, купцов — их не мешает взбодрить…
— Приступу ни к чему нет: налог и налог… На все товары цену наложили…
— Косые налоги, говорит… Пора бы попрямить их, косые налоги!..
— Да вобче эти иногородние народы, русь эта вонючая, — хуже жидов они в нашей земле!..
Но Копылов, по-видимому, все-таки упал духом. У него были причины опасаться враждебного отношения к себе выборных. Кое-кому он насолил раньше. Со многими ему приходилось вести тяжбу за землю, которую не раз он продавал в несколько рук. Подозревали его также если не в конокрадстве, то в пособничестве конокрадам, хотя он ни разу не попался. А главное, был он скандалист, ругатель и непочетчик старших. В пьяном виде даже попов угощал самыми отборными словами.
Егор Рябокопев, посетивший Терпуга перед началом заседания, сообщил:
— Ходил по народу, прислушивался. Про тебя никаких речей, один лишь Губан заверяет, что ты станицу сожгешь… А вот на Семена много зубы точат. Ну, да авось… Аль уж, в самом деле, за такой пустяк приговорят?.. Не надеюсь!.. Все-таки, как-никак, это — народ, а не табун… Большое дело — народ!.. Хоть и слепой, а все как-нибудь нащупает правду…
Терпуг ожидал и заранее мечтал, как позовут его на сбор и как он будет объясняться с обществом. Он скажет им слово! Он не поробеет… Пора, наконец, открыть им глаза, этим слепцам, добровольным холопам, хребет свой сделавшим улицей для проходящих… Он скажет… Народ… А что такое народ?.. «Сильна — как вода, глупа — как овца»… Нет, он им скажет…
Но его не позвали, Фараошка удалил из майданной даже отца Копылова — Авдея, который стал было просить пожалеть его сына. Из посторонних допущены были только Рванкин и Дуванов. Двери в майдан затем закрыли, и слышно было лишь, как толкались там дробные, переплетающиеся голоса, словно частый стук деревянных молотков, барабанивших по пустому горшку.
Но когда подошло время обеда, Терпуг, проходя мимо майдана, не утерпел — подошел к двери и, осторожно приотворив ее, стал слушать. Сопровождавший его молодой сиделец сел в тени, на нижней ступеньке крыльца, и равнодушно занялся подсолнуховыми семячками. В узкую щелку с крыльца можно было хорошо слышать и разбирать голоса, когда говорили не все сразу, и Терпуг безошибочно угадывал знакомых ораторов. Вот голос Рванкина… Почему же Рванкин, мужик, иногородний, — на сборе, а их с Копыловым, природных казаков-граждан, не допустили?.. Какой-нибудь шибай, тархан — и в казацком кругу речь держит!.. Ишь, подлец, какую песню поет:
— Я, господа старики, сна решился… вот какое дело! Ворочаюсь всю ночь на кровати, а глаз сомкнуть не могу… Не попустите такому беззаконию, господа! А то это что же? Нынче — меня, а завтра — вас… Это тоже выходит дело в двух смыслах…
А вот и старик Бунтиш заговорил.
— На Микишку я сердца не имею, господа старики, а Копылов лично вдарил меня, при виде народу… Шею даже сейчас не поверну! Такого конфуза я ни от кого ни в жизнь не видал… А ведь я в двух службах был! Имею крест, по крайней мере… А он при полной публике… лежачего…
— Нынче дедов-отцов и то за грудки трясут…
— Я прошу, господа старики, пожалейте мою старость:
сошлите моего внука — Тишку!..
… Это кто же? Молочаев, никак? Мироед, кулак, а тоже каким хворым голосом запел!
— … Он меня скоренил… прямо в разор разорил, японец, сукин сын!..
— Видно, не из родни, а в родню?
— Да у нас в роду никогда таких мошенников не было! В амбаре… в своем собственном амбаре с мешками поймал его!.. Это — голос? Все повытащил на карты да на орла… Вилами меня чуть не спорол!..
— Нынче дедов-отцов…
— Поучить надо! Сладу никакого не стало с молодыми — поучить следует!
— К этим двоим еще человек пяток добавить — вот и ни то ни се…
Другие прочие, может, посмирней бы стали.
— Сослать — не сослать Храпова! Вот самый злодей;
пешком меня оставил, мерина увел…
— Всех непочетчиков старшим под один итог надо!..
— Гляди, и ты с ними не угоди! Отца-то кто за бороду таскал?..
— По стезе правды ходить — кочек много, а путь беззакония — он поглаже!..
… Это — фарисейский голос Губана, такой елейно-благочестивый, вздыхающий, сокрушенный…
Всплеснулись разом несколько голосов, закружились, спутались в сердитой схватке. Терпкий запах пота плывет в узкую щель. Одним глазом можно видеть смешно прыгающие, трясущиеся бороды, порывистую жестикуляцию загорело-черных рук, мелькающих как спицы старого поломанного колеса. Из водоворота крутящегося гвалта выскочит отдельное негодующее слово или звонкий, как лай дворняжки, голос:
— Исайкина сына, атаман, присовокупи..
— Внука мово!.. внука!.. Христом богом прошу!.. Тишку!..
— Ты не залетай вперед! Мы сами несколько грамотные… тоже учились когда-то за меру картошки!
— М-молчи, честная станица! — покрывая шум, оглушительно закричал есаулец и застучал клюжкой об стену: мол-чи-тя-а-а! М-мол-чи!..
Не сразу, а понемногу, все еще перебрасываясь сердитыми, уличающими словами, стали смолкать. Стихли, как стихает стадо гусей, взволнованное на время единоборством своих вожаков.
— Что же, старики? проводить, я думаю? — сказал ленивым голосом Фараошка. — А то, чего доброго, сожгут станицу, всех с сумой пустят…
— Да чего же их оставлять? — первым отозвался хворый голос Молочаева. — На завод ежели, так у нас таких соколов достаточно…
— Терпугова-то жалко… Казачок-то какой? Картина!….Это Лобан заступился? Спаси его Христос! Вот от кого
нельзя было ждать… Думал: он лишь спать здоров — ан вот голос подает…
— … Мальчишка молодой… люди бедные… кто матерю кормить будет?
— Этот на-кор-мит! — колкой усмешкой пропел голос Губана.
— Все-таки… как-никак… не побираются с сумой…
— Жили бы правильно, вот и были бы сыты. В Писании сказано: праведник сыт бывает, а чрево беззаконных терпит лишение…
Терпуг смутно потом вспоминал, как это вышло, что он неожиданно открыл дверь и крикнул:
— А ты — снохач!
— Это что такое?! — послышался негодующий голос Фараошки: — Это почему?! Полицейский! Под замок его!..
— Господа, будьте свидетели! Какой я снохач? — крикнул Губан.
По майдану уже побежал смутный шорох смеха и веселых голосов.
— Я подам! Я этого дела так не оставлю! Что я, в сам доле, какой я снохач?
— Господа старики! — закричал опять Терпуг в упоении дерзости и отчаяния. — Головой заверяю, Савелий Губанов — снохач!.. А ты, атаман, верни краденое жито в магазин, а то я тебя доведу!..
— Полицейский! Чего ж ты, болван?! Удали его! Топчигрязь, растерянно и нерешительно топтавшийся у двери, надвинулся на Терпуга и, когда он подался на крылец, взял было его за локоть.
— Ты чего? — злобно крикнул Терпуг и локтем наотмашь ударил его в лицо.
Топчигрязь удивленно икнул и опрокинулся навзничь. Захлипала кровь из носа, побежала по бороде. Сиделец испуганно вскочил со ступеньки и бросился прочь. Терпуг спрыгнул с крыльца, прошел шагом, нарочно замедленным, небольшое расстояние до яру, за которым начинались сады и вербовые рощи, спустился вниз и исчез из глаз небольшой кучки людей, выбежавших к углу станичного дома.
