Мелкие боги (пер. Н.Берденников под ред. А.Жикаренцева)

ему хорошей компанией.

— Чего ты с ним возишься? Он послал на смерть тысячи людей!

— Да, но, возможно, он думал, что этого желаешь ты.

— Никогда не проявлял столь извращенных желаний.

— Да, тебе было просто наплевать, — кивнул Брута.

— Но я…

— Заткнись!

Ом аж рот разинул от удивления.

— Ты мог помочь людям, — продолжил Брута. — Но ты только топал копытами и ревел, чтобы люди тебя боялись. Ты был похож… на человека, бьющего палкой осла. А люди, подобные Ворбису, усовершенствовали эту палку, и осел стал верить только в нее.

— Может сойти за притчу, если чуть-чуть подработать, — мрачно произнес Ом.

— Я говорю о реальной жизни!

— Я не виноват, что люди злоупотребляют…

— Виноват! Ты виноват! Если ты запутал сознание людей только для того, чтобы они в тебя верили, значит, ты несешь ответственность и за то, как они потом поступают!

Брута долго смотрел на черепашку, а потом отошел к куче мусора, которая занимала часть разрушенного храма, и принялся рыться в ней.

— Что ты там ищешь?

— Нам нужно во что-то налить воду!

— Ничего ты тут не найдешь. Люди ушли. Земля иссякла, и они ушли. И все взяли с собой. Можешь не утруждаться.

Брута не обратил внимания на его слова. Из-под камней и песка что-то проглянуло.

— И чего ты так беспокоишься об этом Ворбисе? — заныл Ом. — Лет через сто он все равно умрет. Мы все умрем.

Брута вытянул какой-то изогнутый осколок керамики. Он оказался двумя третями широкой чаши, расколотой поперек. Чаша была широкой, как расставленные руки Бруты, но вместе с тем она была разбита, так что никто не удосужился утащить ее.

Она была совершенно бесполезной. Но когда-то люди находили ей применение. Ободок был украшен выпуклыми фигурками. Чтобы немножко отвлечься от зудящего в голове голоса Ома, Брута принялся рассматривать их.

Похоже, фигурки изображали людей. Судя по ножам в руках, разыгрывалось некое древнее религиозное действие (убийство, совершенное во славу бога, убийством не считается). Центр чаши занимала более крупная фигура, несомненно очень важная, скорее всего это и был бог, ради которого все происходило…

— Что? — спросил он.

— Я сказал, мы все умрем. Лет через сто.

Брута продолжил рассматривать фигурки на чаше. Никто не знает, кто был их богом, эти люди давным- давно ушли. В святом месте поселились львы, и…

«…Многоножка пустынная обыкновенная», — подсказала хранящаяся в его памяти обширная библиотека…

…Заползает за алтарь.

— Да, — сказал он, — умрем.

Брута поднял чашу над головой и повернулся.

Ом быстро спрятался в свой панцирь.

— Но здесь… — Брута, стиснув зубы, закачался под весом чаши. — …И сейчас…

Он бросил чашу. Она ударилась об алтарь. В разные стороны брызнули осколки древней керамики. Эхо разнеслось по храму.

— …Мы живы!

Он поднял прячущегося в панцире Ома.

— И мы вернемся домой. Все. Я это точно знаю.

— И кто же это сказал? — раздался приглушенный голос Ома.

— Это сказал я! А если будешь спорить… Из панциря черепахи выйдет очень неплохой сосуд.

— Ты не посмеешь!

— Кто знает! Может, и посмею. Лет через сто мы все умрем, ты сам так сказал.

— Да! Да! — отчаянно завопил Ом. — Но здесь и сейчас…

— Вот именно.

Дидактилос улыбался, а это всегда давалось ему нелегко. Дело не в том, что он был угрюмым человеком, просто он не видел улыбок окружающих. Для улыбки требуется задействовать несколько дюжин мышц, а возмещения усилий — никакого.

Он частенько выступал в Эфебе, но неизменно перед философами, чьи крики «Полный идиотизм!», «Ты это только что придумал!» и другие подобные реплики заставляли его чувствовать себя спокойно и непринужденно. А все потому, что в действительности никто не придавал его словам никакого значения. Все думали не над его речью, а над тем, как бы половчее ответить.

Но эта толпа заставила его вспомнить Бруту. Люди слушали так, словно хотели, чтобы он своими словами заполнил гигантскую пустую яму. Одна беда — он объяснял философию, а они слышали тарабарщину.

— Вы не можете верить в Великого А'Туина, — твердил он. — Великий А'Туин существует. Нет смысла верить в то, что существует на самом деле.

— Кто-то поднял руку, — подсказал Бедн.

— Да?

— Но, господин, наверное, верить стоит только в то, что действительно существует?… — спросил молодой человек в форме сержанта Священной Стражи.

— Если что-то существует, в это совсем не обязательно верить, — ответил Дидактилос. — Это просто есть. — Он вздохнул. — Ну что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я только описал то, что люди и так знают. Горы возникают и исчезают, а под ними плывет вперед Черепаха. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи процветают и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а Черепаха по-прежнему Движется. Черепаха Движется.

— Это и есть истина? — раздался голос из темноты.

Дидактилос пожал плечами.

— Черепаха существует. Мир — это плоский диск. Солнце огибает его один раз в день и тащит за собой свой свет. И это будет происходить — без разницы, что именно вы считаете истиной. Это действительность. А насчет истины не знаю. Это куда более сложное понятие. По правде говоря, я лично думаю, что Черепахе абсолютно наплевать, истинна ли она или нет.

Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.

— Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что-нибудь сделать?

— Извини? — не понял Бедн.

— Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.

— В которой еще живут осы, — указал Бедн. — Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.

— Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.

Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем-то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.

— Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит, — с мрачной решимостью произнес Симони. — Ты говорил с кузнецом?