Медведь же ловко примостился в развилке тополя, уркал на пса, порыкивал, чавкал, тянул губы. Не слезал, застыл черной глыбой на дереве. Понял, что нет противнее на свете зверя в тайге, чем собака. Ему не раз приходилось драться с собратьями, даже с тиграми, но там сила ломала силу. А здесь? Право же, нечестно. Не сходится для праведного боя, а цапает за зад, за бока, в лапы не дается. Разве ж так можно? Раз нападаешь, то дерись, не будь увертышем.
Наконец и пес устал. А медведь уже и не уркал: пусть себе гавкает. Только бы охотника не привел за собой. Но вот и пес замолчал. Отошел от тополя. Но стоило медведю пошевелиться, как он снова бросался к дереву, начинал лаять. Медведь совсем притих. Пес оставил несбыточную затею и затрусил, чуть кособочась, на взлобок сопки. Хрупал снег под лапами, дремала тайга.
На пути попадались мыши, пес ловил их. Но они не утоляли голод. Хотелось поймать кого-нибудь покрупнее. Прошел мимо еще одной берлоги. Но не стал поднимать медведя. Погонял зайца. Этот оказался глупее. Взял быстро. Съел. Теперь можно и передохнуть.
Пес становился волком. Когда гнался за зайцем, уже ни разу не взлаял.
Пахнуло колонком, когда солнце начало падать за горы. Пес бросился по следу, низко опустив нос. И мышковавший рыжий бесенок метнулся от него. Пес в несколько прыжков догнал колонка, но тот, не успев взбежать на дерево, юркнул под корень дуба. Пес быстро разметал снег, разгрыз корни, просунул морду в лаз, поймал колонка за хвост, но хвост вырвался из зубов. Тогда пес еще больше расширил убежище зубами и лапами, достал колоночью лапку и выдернул его из временной крепости. Колонок пронзительно заверещал, извернулся и хватил острыми зубами за щеку пса. Тот икнул от боли, сильно тряхнул головой и отбросил прочь зверька. Но тут же схватил его за спину и придушил. Наступил лапами на тушку, разорвал ее надвое и не торопясь съел. Слизал бусинки крови со снега, еще раз обнюхал разрытое убежище и побежал дальше.
2
На подворье Безродного людно, шум и суета. Работы всем по-за глаза. Раскладывался товар по амбарам и складам, в лавке. Скот загонялся в стойла, кони – в конюшни, овцы – в овчарню. Хозяин скупал сено, пушнину, панты, продавал колей, товар. В его лавке сейчас можно было взять все. Нанял еще двух приказчиков. Шустрые, юркие, как хорьки, они предлагали дорогие товары, пряности, сладости: «Хочешь – изволь-с. Сколько-с вам отвешать сахару, сколько налить спирту? У нас честь по чести-с. Но пожалуйте-с поставить крестик аль свою фамилию в долговой книге. Читать-с можете, а считать-с? Тоже можете? У нас не будет обмана. Долговая книга-с – это наше лицо, наша душа-с».
И еще одно доброе дело сделал Безродный, чего же не сделать ради своих: за тех, кто был должен купцам в Ольге, рассчитался, перевел долги их себе. Так надежнее, да и товар брать ближе. И хозяин он покладистый, должников не очень прижимает. В этих местах самый дорогой товар – гвозди, стекло, краска, соль. С мануфактурой проще, но все же и ее выгодней взять у Безродного, чем тащиться в бухту Ольги. К Безродному тянутся со всех ближних деревень. Безродный – царь и бог. Казалось бы, жить и жить. В тридцать лет такое иметь! Но не знали люди, как он был богат раньше. А тут?
– Ты скажешь наконец, какая это сволочь подрезала ошейник? – в какой уж раз пытал он Груню.
– Откуда мне знать. Мало ли людей злых на тебя.
– Снюхалась с кем – узнаю, обоих порешу!
– Я-то нет. Но вот ты, люди поговаривают, со многими уже снюхался, а я молчу.
– За это и хотела меня хлопнуть?
– Не за это, сам знаешь за что – за то, что зверь ты, за побои. Еще раз тронешь – убью. Другой раз медлить не буду. Благодари Хомина, быть бы тебе на погосте.
– И все же хотел бы я знать, какая это тварь против меня зуб точит? Может быть, Турин?
– Не пытай, не знаю я кто. Спроси у ветра и ночи.
– Так ли?
– Знаешь что, а не расстаться ли нам? Ты мне не веришь, я тебе не верю, а раз веры нет – зачем такая жизнь?
– Нет, нет! Что ты?! Жить будем, сама говорила. Жить будем. Груб был, винюсь, но все это от ревности. Прости меня. Сам не знаю, как получилось, вне себя был. Пойми, без тебя мне все это без проку. Одному мне ничего не надо. Хочу с тобой побывать в городах больших, людей посмотреть и тобой покрасоваться. Ради тебя все это.
– Понимаю, хорошо тебя понимаю, но и ты меня пойми: стыдно мне слышать, когда люди говорят про тебя такое…
– Пусть себе чешут языки.
– И другое подумай: не правду ли тебе нагадал Цыган? Ты пса в упор стрелял и промазал. Стрелял – снова промазал. Или стрелять разучился? Неспроста все это!
– Вот и я так думаю. Никогда не боялся никого, а собаки этой боюсь! Убей бог, боюсь. Наговоры – ерунда. Страшит предсказание Цыгана. От судьбы, говорят, не уйдешь!..
И все-таки он решил проверить, что стало с собакой. Шел по следу до того места, где волки взяли ее след, и с облегчением захохотал:
– Брехло ты, Цыган, вот она, моя судьба, слопали ее волки!
Спокойно пошел назад. С Груней он теперь постарается жить в мире да любви. Глядишь, все и обойдется. Ведь все раздоры и начались из-за этой паршивой собаки. Но внутреннее беспокойство не оставляло.
Над тайгой широкими кругами летал орлан. Безродный вскинул винтовку, тщательно прицелился и выстрелил. Орлан сложил крылья и камнем полетел к земле. Рухнул на каменный бок сопки, скатился вниз, распластал метровые крылья по снегу, умер. Безродный подошел, тронул птицу носком унта, невесело усмехнулся.
3
Вот уже седьмой день метался пес по тайге. За три последних дня он не поймал и мыши. Хоть и потомок волков, а не умел еще толком охотиться. Вчера увидел на косогоре медвежонка-пестуна, которого, наверное, выгнала медведица непонятно за что. Если бы осторожно подобрался, задавил бы, но он полетел на него сломя голову, с лаем. Тот сразу на дерево – попробуй возьми.
Понурив голову, поплелся дальше и вдруг увидел большой табун кабанов, который пасся среди редких дубов по склону сопки. Кабаны рыли крепкими носами снег, землю, поднимали листву, искали желуди. Весь склон был в порытиях. На этот раз пес не бросился очертя голову, обошел табун, лег у валежины и стал ждать.
Кабаны темной тучей шли по склону. Повизгивали поросята, среди них попадались рыжие – поздний помет. Над стадом возвышался огромный секач. Самый чуткий и самый сильный зверь. Два крупных подсвинка затеяли игру. Они брыкали сухими ногами, пытались поддеть друг друга под бок носами, сбить с ног. Катились к псу. Его била мелкая дрожь, но он сдерживал себя, не хотел и на этот раз остаться без добычи. И вот подсвинки рядом. До двух пудов каждый. Пес прыгнул, сбил грудью ближайшего подсвинка, тот не сразу понял, кто его сбил, хотел вскочить, но острые клыки впились в его горло, поросенок попытался вырваться, не смог, раздался истошный визг. Вожак громко чухнул. Кабаны, как обычно при опасности, бросились кто куда, словно горох рассыпались. Лишь секач-вожак не побежал. Он носом- тараном нацелился на пса. Но тот вовремя заметил опасность, резко отскочил в сторону. Замешкайся он на секунду, и эта громада мяса и костей в двадцать пять пудов растоптала бы его, разрубила клыками-саблями. Кабан пулей пролетел мимо, развернулся для второго удара, но пес не желал больше быть в роли обороняющегося и стал сам нападать. Зашел сзади и
