лимоновых!
Да здравствует Мишель Фуко, Дэвид Войнаровиц, Ивонн Райнер и звери, освобождённые из зверинцев!
Да здравствует локальная диалектика анархии!
Полный вперёд!
Да здравствуют радикально-демократические контакты последовательно развиваемого и совершенствуемого интернационализма! Ура!
На хуй любые проявления империализма, равнодушия и ложной корректности!
На хуй культурную дипломатию и любые формы го-сударственничества! В пизду артистическое двурушничество!
Да здравствует самоуправление вольных тружеников и свободное творчество индивидуумов, приобщившихся к критическому знанию!
Ура! Ура! Ура! Ура!
На хуй снобизм и культурное высокомерие, на хуй институт экспертов, на хуй любую дискриминацию в
культурном обмене!
Да здравствует многообразие и непрозрачность
культурного опыта! Ура! Ура! Да здравствует критическое знание! Да здравствует
критическое знание!!!! И праксисП И праксис!!
НОВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ПРЕСТУПНОЙ ПАРОЧКИ
Из Тахсо мы отправились в город Куэрнавака — туда шёл самый дешёвый автобус. Наши деньги подходили к концу, надо было возвращаться в Европу. У нас была запланирована небольшая акция в Париже. Йяяя!
В Куэрнаваке цвели гладиолусы и пели дрозды. Здесь была удивительно доброжелательная атмосфера. Мы снова посвящали всё наше время праздному шатанию по улицам, курению травы и траханью. Мы проторчали здесь три восхитительных, вечно-весенних дня и набрели случайно на музей Роберта Брэди, американского художника и коллекционера, который прожил в Мексике полжизни. Музей был совершенно пуст. Мы передвигались из комнаты в комнату, пока не очутились в спальне Брэди. Почему-то у Александра во всех музеях встаёт член, трудно сказать, чем это вызвано. Видимо, особым ощущением скуки, приятного узнавания памятников культуры и весёлой ненависти к ним. Барбара тоже оказалась отчётливо возбуждена. Мы взобрались на музейную кровать, наши гениталии встретились и возликовали. Мы ласкали друг друга, как два обезумевших сиамских близнеца. Груди Барбары и яйца Александра плясали в одном могучем порыве, в одном архаическом ритме. Га-ка-руака-га-ка-руа-ка... Чуба-ра-буба-чуба-ра-буба... Эротический пот пробил нас в один момент и чешуйчатая волна оргазма понесла нас к скалистому берегу... Пена, медузы, песок, соль, щепки, рыбный дух!.. Волна, родившаяся в сердце, океана... Всё ближе, всё стремительней к берегу... Неудержимо, неудержимо... Дз-зз-зззз-зззззз...
Это сработала сигнализация, вмонтированная в кровать Роберта Брэди. Пошлая, вульгарная шутка! К чему нам этот блядский, дешёвый эпизод?! Но мы пишем только правду, только то, что действительно случилось с нами. Только реально происшедшее. Оргазм был сорван, как катастрофический запуск космического корабля. Мы охуело отпрыгнули друг от друга. Да! Словно электричество! Блядство! Мы едва успели застегнуться. Охранники были уже здесь. Но ведь ничего не случилось. Только трусы были подмочены... Не сильно... Ебаные музеи... ничего в них нельзя, даже по-ебаться... Здесь, у Брэди, были собраны работы Паски-на, Фриды Кало, Пикассо, Кокто, Риверы... Все они были не дураки посношаться. Так почему же нам нельзя?!
На улице мы пришли в себя. Ну всё — из этого города тоже следовало убираться. Хватит. Напоследок мы решили зайти в зал игровых автоматов. Просто так, от нечего делать, мы не большие любители. Просто поглазеть. Здесь было до хуя народу.
Мы обратили внимание на одну игру, в которой действовали маленькие ушастые создания. Одна партия ушастых коротконогих создания против другой партии ушастых коротконогих созданий. Полный идиотизм, абсолютная профанация. Барбара шутки ради бросила жетон в щель... Ёбс!! Ёбс!! Могучая волна тошноты бросила меня на пол! Ёбс! Ёбс! В глазах запрыгали ушастые бесполые создания. Страшный голос закричал:
— Сука!!!! Сука!!!! Сссссууукааа!!!! Пииздаааа воо-онючаяяяя!!!!
В это самое время у Александра по ляжкам струился горячий понос. Понос тёк, окутывая сознание страшной пеленой. Голос прорыдал:
— Вяяяяялый хууууууй!!! Вяяяяялый хуууууууй!! Нас обоих взорвало блевотиной. Дух, живой дух рвался из нас, мечтал нас навсегда покинуть. Мама, папа, школьные учителя, друзья и подружки, первый коитус, весь позор жизни, слюни, бели и сперма нищего человеческого существования, корпускулы смысла вылетали из нас со скоростью расширяющейся вселенной. Деградация, стремительная деградация сознания и нарастающий, вздымающийся пузырь безнадёжной бездарности охватывали всё вокруг. Мы оба были этими двумя столкнувшимися пузырями, бессмысленно наваливающимися друг на друга. Ба-баааааххххх!!!! Ппп! Мы взорвались!! Explosion!! Вся наша дорогая, сногсшибательная любовь взорвалась на хуй!! Какая литературщина! Охуенное пузырястое пустомельство! Ба-бах! Бааа-бах! Ба-ба-ба-бах! Пузыри лопнули и исчезли... Как водится, осталась только лужица, слизь. Здравствуй, Шекспир, здравствуй, Свифт, здравствуй, Вийон, здравствуй, Сапфо, здравствуй, Еврипид! Здравствуй, Плутарх и Рабле!
Вот наконец мы и встретились...
В центре чёрной пульсирующей пустоты шевелились две еле различимые амёбы-фигурки: два коротконогих ушастых создания. Корошо и монтерлан. Это были они, сперматофоры мерзопакостные, дрянь гной-нокровавая, вымя потрескавшееся. Тёрлись друг о дружку, хихикали и скоблили душу. И оглушительно
прошептали:
— Таааааааак двоооооооооое ваааааас пуууууууууу-
зыыыреееееей илиии ооодиин? Двооооое? Илииииии ооодииииин пуууууууузырь? И снова возникло видение: мёртвое, бездыханное море, на поверхности которого надуваются два огромные пузыря... Тихо, ужасающе надуваются, заполняя собой всё пространство, вбирая его вместе с солнцем и облаками... Раздуваются, проникая друг в друга прозрачными стеночками, но не бесконечно: шарах-тарарах!!!! Шарах- тара-рах!!! Взорвались! Опупели!! Лопнули!!!! Исчезли!! И снова пустынно море: ни волны, ни волненья.... Ужасающий штиль, духота и соль... Соль и смерть...
Блевотина! Литература! Продажность! И ещё раз:
блевотина! Литературщина! Они появились опять, эти бездарности: монтерлан и корошо. Они серьёзно вознамерились покончить с нами — удачи им слала вся сволочь людская. Сгиньте, сгиньте, просили они, мы ниче-
го не хотим знать о вашей дешёвой любви и вашем копеечном сопротивлении. Каждая неудача союза двух индивидуумов есть удача тайной полиции. Пошлая непрерывность социальных связей рвётся на обочине государства, где вступает в свои права страсть. Максимум энтропии достигается там, где разглаживается складка непрозрачности. Монтерлан и корошо приходят к тем, кто страшится окончательной гомогенности. Желать — значит дарить то, чего у нас нет, тому, кто в этом даре не нуждается. Мы пожелали мир, мир изверг нас.
Индигенные удивлённые рожи склонились над нами, распростёртыми в собственной блевотине и кале:
что такое? Что случилось? Скорая ли помощь нужна или полиция? Наркотики это или эпилепсия? Но мы предпочли очухаться сами: встали и утащили свои конечности, туда — под гостиничный душ, под водяные струи, скорее, а потом в Мехико-сити, а потом в аэропорт, а потом в самолёт, дрожащий над облаками, летящий назад, в Европу, где никто ничего не хочет знать: ни про Косово, ни про анархизм, ни про любовь, ни про тайную полицию, ебать её, не переебать... Вот такая вот, бля, литературщина, вот такое вот эпигонство, ни хуя тебе никакого блеска, одна только нищета, одно только художественное рабство, ни хуя тебе никакого техно, никакого сэмплера, никакого новейшего катарсиса, никакого хип-хопа... Публика ждёт и ждёт хип-хоп, ждёт и ждёт катарсис, и вот он уже вроде бы на подходе, и вдруг!.. Какая-то такая хуйня
