Цепь ушла вперед, взвод Новоженова остался в тылу. Теперь партизаны были вне опасности. Но Новоженову пришла дерзкая мысль нанести врагу еще один удар. Оставив укрытие, партизаны пошли следом за гитлеровцами. Укрываясь за деревьями, в кустарнике, они неторопливо выбирали цели и выбивали из цепи одного автоматчика за другим. Сильная пальба не позволяла немцам определить, откуда бьют партизаны. Они продолжали идти вперед, не оглядываясь, стреляя перед собой. На тропах под соснами оставались убитые…
— Сыграли мы с ними в кошки-мышки! — рассмеялся Новоженов, закончив рассказ.
За лесом, где-то около Опутры, загремели орудийные выстрелы. Тотчас же за каналом откликнулись орудия немцев. Над головой с шелестом пронеслись снаряды.
— Вперед! — подал команду Шукшин и вышел на тропу. За ним, вытянувшись цепочкой, двинулся отряд.
В километре от Опутры партизаны увидели американские танки. Они стояли на возвышенностях, выстроившись в линию, и методично, с ровными паузами били, из пушек.
Обогнув лесом позиции танкистов, отряд вступил в Опутру. По улицам шумными толпами бродили американские солдаты. Увидев оборванных, запыленных людей, шагавших строем серединой шоссе, с автоматами и карабинами за плечами, они останавливались, изумленно смотрели на них.
Возле кафе, которое, несмотря на артиллерийскую стрельбу, было открыто, стояла группа американских офицеров. Шукшин направился к ним. Но раньше, чем он подошел к офицерам, один из них, молодой высокий лейтенант, отделился от группы и направился ему навстречу. Отдав честь, он дружески протянул руку и спросил на хорошем русском языке:
— Вы — командир партизан?
— Да, командир русских партизан. С кем имею честь говорить?
Лейтенант ответил, что он является офицером штаба корпуса, прибыл сюда с поручением.
— Я рад видеть русских людей. Россия — родина моей матери…
— Кто здесь старший?
— Я проведу вас к командиру полка. Он здесь, в кафе. Идемте!
В кафе было пусто. За столиком у окна сидел грузный, похожий на борца-тяжеловеса, майор. Коротко остриженные жесткие волосы на его большой голове отливали медью. В углу рта дымилась сигара. Шукшин, сопровождаемый лейтенантом, подошел к майору.
— Я командир русской партизанской бригады подполковник Шукшин.
Лейтенант перевел. Майор коротко кивнул головой.
— Садитесь, подполковник. Будем завтракать.
— Благодарю вас, майор. Я сначала должен позаботиться о своих людях. Они вторые сутки без пищи.
Американец снова кивнул, вынул изо рта сигару, щелчком стряхнул на скатерть пепел и уставился на Шукшина выпуклыми, ничего не выражающими глазами:
— Когда вас сюда забросили? Почему наше командование не было предупреждено о выброске советского десанта?
Шукшин коротко объяснил, как оказалась в Бельгии русская бригада.
— Мы военнопленные, понимаете? Бежали из лагерей и стали партизанами.
Майор кивнул головой, но по лицу его было видно, что он не верит.
— Бельгийские и русские партизаны держали Ротэмские мосты десять дней, — сказал Шукшин. — Мы думали, что они вам нужны, чтобы быстрее проскочить к Маасу… Почему, майор, ваши танки не вышли к мостам? Теперь вам придется брать эти мосты. Брать их будет не легко… Майор молча попыхивал сигарой.
— Мосты мы сдали только вчера, в полдень… — проговорил Шукшин, уставившись на американца твердым взглядом.
Хозяйка кафе принесла бутылку вина. Майор придвинул к себе бокал, до краев наполнил вином и, поднимая его, встретился с Шукшиным взглядом.
— Мне все известно, подполковник. И моему начальнику известно. Я докладывал, что вы держите мосты. Было бы здорово проскочить с хода этот канал, здорово! Но мы не имели приказа идти вперед. Мы с вами солдаты, подполковник. — Он опустил бокал. — Может быть, все-таки позавтракаете со мной?
Шукшин отказался, встал. Говорить с майором было не о чем. С тяжелым сердцем он вышел из кафе. Не такой представлялась ему долгожданная встреча с союзниками… Партизан окружала большая толпа американских солдат. Тут же были и жители села — среди зеленых курток и стальных шлемов виднелись пиджаки, шляпы и береты. Стоял такой гомон, что его не заглушали даже пушечные выстрелы, гремевшие за селом. Переводчик здесь не требовался. Слова «товарищ», «дружба», «смерть фашизму» были одинаково понятны всем, на каком бы языке они ни произносились — русском, английском или фламандском. Подходили новые и новые группы американцев. Солдаты, приветливо улыбаясь, еще издали кричали русским: «Хелло, бойск!» «Здорово ребята!»
Отряд Шукшина вышел за село, расположился в саду какого-то богача. Партизаны принялись приводить себя в порядок: мыться, чинить одежду, чистить оружие. Со всего села сюда потянулись друзья партизан — шахтеры, крестьяне. Несли хлеб, молоко, яблоки, сигареты, белье, рубашки…
Бельгийцы расспрашивали о боях на мостах, о своих сыновьях, братьях, мужьях, сражавшихся вместе с русскими.
К Шукшину подошел сгорбленный старик, с изможденным, мертвенно-бледным лицом, на котором ярко светились темные, строгие и какие-то тревожные глаза. Положив обе руки на посох, он спросил Шукшина, глядя ему в лицо:
— А где Мадесто? Скоро придет Мадесто? С ним ушли три моих сына…
Эти люди еще ничего не знали о судьбе бельгийцев, оборонявших мосты.
— Наверное, они скоро вернутся, твои сыновья, — ответил Шукшин и отвел глаза в сторону…
Неожиданно на широкой аллее, окаймленной белым штакетником, появился Трис в сопровождении небольшой группы партизан. Шукшин поднялся, с тревогой вглядываясь в приближавшихся бельгийцев. Лицо Триса, всегда такое свежее, румяное, как у девушки, было черным. На щеках запекшаяся кровь. Шея перевязана тряпкой, бурой от крови. Шукшин встретился с Трисом взглядом и не сказал ни слова…
Перешагнув через штакетник, Трис подошел к русским, сидевшим под старой яблоней, молча взял кувшин с молоком, жадно припал к нему сухими губами. Напившись, взялся рукой за сук, тяжело задышал. Воспаленные глаза его лихорадочно блестели. Постояв минуту, он опустился на землю, усыпанную опавшей листвой, привалился спиною к шершавому стволу яблони, закрыл глаза. Шукшин подумал, что Трис задремал, но тот заговорил хриплым голосом, прерывисто:
— Мы ушли по мосту… В последнюю минуту ушли. Я ждал вас, хотели отойти вместе… Мадесто уже был там, за каналом… Мы только успели пройти мост, а тут — автоматчики… Два батальона автоматчиков, на машинах… У них было много пулеметов, а мы в открытом поле. Оглянулся на мосты — поздно… По мостам шли танки… — Трис замолчал, долго сидел неподвижно. Потом открыл глаза, уставился тяжелым, невидящим взглядом на дорогу, видневшуюся за деревьями. — Констан, это было страшно, Констан… Люди метались по полю, а их косили пулеметы, давили танки… Нас прорвалось совсем немного, из нашего отряда только десять человек. И Лео, командир голландцев… они все погибли. Мадесто… — Трис замолчал. — Дай, Констан, сигарету… Мадесто дрался, как дьявол, я видел, когда он упал… Что мы могли сделать против танков с голыми руками? — Трис вытянул перед собой короткие, израненные, черные руки, посмотрел на них, потом перевел взгляд на Шукшина. Они прижали нас танками к каналу. Там легло не меньше тысячи человек, а человек пятьсот боши взяли живыми. Они убили их всех… Там недалеко, в поле, был сарай. В непогоду в нем укрывали скот… Боши загнали их в сарай, забили двери и подожгли…
Трис не мог говорить, закрыл глаза. Плечи его вздрагивали. Партизаны сидели молча.
На дороге показалась колонна грузовиков с солдатами, с пушками на прицепах. Впереди колонны в длинной открытой машине ехали американские офицеры. Услышав гул моторов, Трис поднял голову. Глаза его вспыхнули, короткие пальцы сжались в кулаки.
— Там гибли люди, гибли, чтобы помочь им разбить врага, а они ждали, когда немцы с нами покончат!
