Дорошенко нам в универсале пишет, что теперь, мол, и Москва, и поляки нам вороги!
— Вороги! — подхватила снова с грозным криком вся толпа!
— А все через кого? Через Ивашку Бруховецкого! — раздался в это время чей-то зычный голос. — Через него вся беда сталась! Это он ездил в Москву, он навел к нам господ ратных людей, он «намовыв» царя половину Украины ляхам отдать!
— Он, он! Антихрист! — закричали отовсюду.
Толпа вся ожила: гневная, бушующая, она искала и жаждала мести — и вот ненавистная жертва была отыскана.
— Так смерть же зраднику! Веди нас зараз на Ивашку, батько! Веди! Веди! — загремела вся площадь, и все голоса смешались в одном ужасном и грозном реве. — Смерть «зрадныку»! Смерть!
Сирко окаменел; по этому крику он почувствовал, что толпа возбуждена и наэлектризована до последней крайности, а при таких обстоятельствах настроение ее могло перейти в всесокрушающую бурю.
— Стойте, панове казаки, славные лыцари-запорожцы, — заговорил он громко, высоко подымая над головой шапку. — Про такие дела негоже говорить на прысиччи, есть на то сичевой «майдан». Не будем же ломать наших святых «звычаив», этим мы обидели б нашу Сичь-маты и нашего Луга-батька, а будем чинить все по нашему закону и по старине. Дайте же кошевому вашему час, прочитать с вашим писарем эти универсалы, просмотреть толком Андрусовские «пакты» и выслушать гетманских послов, и потом уже мы, «обмиркувавшысь» с нашим атаманьем, велим ударить в «склык» да в гармату и созвать великую раду. А на чем рада порешит, так тому и быть, тому и я слуга!
— Правда, правда, пане кошевой! — зашумели радостно передовые ряды, удовлетворенные атаманским решеньем. — Разумное твое слово! За твою голову костьми ляжем!
— Век долгий кошевому батьку! Слава! Вот рассудил, как Соломон! Эх, голова! — вспыхивали то там, то сям похвалы и сливались в общий восторженный гул.
Сирко только кланялся на все стороны, а толпа, воодушевленная уже не местью, а более высоким патриотическим чувством, несла своего батька почти на плечах. Мазепа с остальными казаками был совершенно оттерт и остался пока на присечьи.
Настроение толпы сразу изменилось. Оставшиеся на присечьи уже с успокоенными лицами стали рассуждать о событиях, толковать о разных способах спасения отчизны, а больше всего хвалить разум своего кошевого и его мудрое слово. Каждый уже чувствовал себя не рабом пагубной для него силы, а полноправным господином и законодателем.
— Что ж, братцы, при нашем батьке тужить нам нечего, — говорил авторитетно седой запорожец с почетными шрамами на лице, — «обмиркуемося» и все с ним рассудим, кого бить, а за кого стоять. Правду говорит пословица: вперед батька и в пекло не сунься!
Между тем толпа совершенно оттиснула Мазепу и приблизила его к той группе, где стояли Палий и Дорошенковы послы. Мазепа придержал коня и стал прислушиваться: здесь все толковали о единой Украине и о гетмане Дорошенко.
— Так, так, — говорил один почтенный казак с совершенно ястребиным носом, — Дорошенко пусть над всей Украиной гетманует: он казак старый и поле знает.
— Го-го! Боятся его ляхи, — такого премудрого волка не то что в Украине, а и во всей Польше нет!
— Еще бы, он и с деда, и с прадеда гетман!
— Дед его Кафу «внивець обернув»![13] — сыпались отовсюду одобрительные замечания.
— Так, так, — продолжал старший казак, — за Дорошенко, да за едность нашу и будем стоять, а если вздумают к нам польские послы навернуться, так мы им покажем вот что! — поднял он кверху кукиш.
— А может, что и получше! — послышались в толпе веселые голоса.
— Не надо нам теперь никого, опричь гетмана Дорошенка. Ни москаля, ни ляха! Сами себе будем пановать! — кричали уже кругом.
— Только и басурмана не надо! Не хотим с ним знаться! Пусть себе Петро про них и не думает! Мы за ним всюду, куда он ни поведет, только с басурманами нам каши не варить! — раздались возгласы с противоположной стороны.
— Да слушайте, панове, чего вы дарма горло дерете? — закричал, надрываясь от натуги, Палий, — ведь гетман только за помощью их зовет, а не в ярмо к ним идет. А чего нам бояться татарской помощи? Не с татарами ль гетман Богдан вызволил нас из лядской неволи?
— А не татаре ль «зрадылы» его под Берестечком и тем «запровадылы» всех нас в погибель! — ответил ему чей-то зычный голос из середины толпы.
— Не они ли грабят нас не хуже ляхов! В полон уводят и жен, и детей наших! С татарином дружи, а аркан наготове держи! — посыпались отовсюду гневные восклицания и, наконец, перешли в общий возглас: — Не хотим басурман!
Напрасно Палий напрягал весь свой голос, его не было слышно за общим криком. Казалось, еще минута, и готова была бы закипеть жестокая свалка.
Мазепа подумал, что теперь настало время сказать ему свое слово.
— Панове товарыство низовое, а дозвольте мне одно слово сказать! — произнес он громко, слегка выступая вперед конем.
Ближайшие ряды отступили перед лошадью, все невольно оглянулись на этого верхового незнакомца, свалившегося им словно с неба на головы.
Мазепа воспользовался этим мгновеньем молчания и продолжал дальше.
— А помните ли вы, панове, старую казацкую поговорку: «Бога памятуй, а и черта не забывай». То-то и спрашиваю вас, когда человек тонет, а кругом не за что ухватиться, только за острую косу, будет ли он размышлять в ту минуту о том, что урежет себе руку, или будет думать только о том, как бы свою душу спасти. Ведь рана-то на руке заживет, а душа погибнет, ее не воротишь.
— Хе, хе! Вот что придумал, — послышалось несколько голосов, — да когда тонешь, ухватишься не то что за косу, а и за шило.
— Так разве же мы теперь не тонем, панове? — продолжал Мазепа. — Разве уж не идет ко дну и наша родина, и наша едность, и наша воля? Татаре разоряют и грабят, — правда. Но от грабежа можно оправиться, деньги — дело наживное, говорит нам пословица, а если мы теперь упустим время и не злучим нашу отчизну, то уж не спасем ее никогда!
Мазепа всегда говорил хорошо и увлекательно, но теперь, возбужденный сам этим известием, этой сценой и целой толпой слушателей, с сердцем, полным горечи и тоски за участь родины, он говорил необычайно сильно и красиво. Сидя на лошади, он был весь виден казакам, и его голос, его слова, его прекрасная наружность и горящие воодушевлением глаза производили сильное впечатление на окружающих.
Неизвестность же его появления возбуждала еще больший интерес к его личности. Все слушали его с большим вниманием.
— Так не будем же спорить, панове, брать ли в союзники басурман или нет! Будем дбать прежде всего про едность отчизны. Лучше тело свое погубить, да душу спасти — говорит нам святое письмо. А не наши ли души ответят перед Господом Богом, когда мы «занапастым» свою отчизну под лядским ярмом. Ведь нет у нее ни батька, ни матери, нам поручил Господь за нее и ответ давать!
— Ну и врезал! Вот так сказал! Ей-Богу, правда! — посыпались отовсюду восторженные возгласы. — Да откуда ты взялся, бей тебя нечистая сила? С неба свалился, что ли?
Некоторые же седоусые запорожцы, растроганные словами Мазепы и высокою миссией, которую он приписывал им всем, даже усиленно заморгали глазами.
Толпа окружила Мазепу; Палий тоже подошел к нему и вдруг вскрикнул радостно:
— Да не тебя ли, пане-брате, я видел на хуторе у дида Сыча?
— Я там был и оттуда еду, — ответил Мазепа, всматриваясь пристально в лицо совершенно незнакомого ему казака. — Только пана запорожца я не припомню.
— Еще бы, — засмеялся Палий. — Когда я туда приезжал, так пан был бездыханен, трудно ему было что-либо помнить. А ведь это я пана от коня отвязал и вместе с Богуном внес в хату… И вот, благодаря
