— Да ведь и гетман Дорошенко не думает отдавать нас в лядскую неволю, он давно отступился от ляхов!
— Так «злучывся» с басурманом! Думаете, под басурманом легче будет? Ох, ох, ох! — закашлялся Вовна, придерживая рукою грудь. — Не отступайтесь: Москва православная, своя. Вон смотрите… сколько с той стороны несчастного люду сюда к нам бежит… а вы… ох, ох! — он махнул рукой и снова закашлялся тяжелым удушливым кашлем.
— Д-да, бегут, — произнес многозначительно Гараська, — потому что не пробовали нашего пива, а как попробуют, так скоро назад повернут!
— Уж это верно! — вскрикнул Волк. — Да что тут толковать: прежде по крайней мере одного пана имели на шее, а теперь и гетман, и старшина, и воеводы со своими ратными людьми!
Разговор о невыносимых налогах, наложенных Бруховецким, сразу оживил все собрание.
XXXV
— Да, панове, — заговорил Тарасько, вынимая свою «люльку» и выколачивая ее о каблук, — мы у Бруховецкого не подданцы какие, а вольные люди, а теперь, выходит, что и татарскому «бранцю» легче жить, чем нам на своей власной земле. За дым плати, за хату плати, за волов плати, — заговорил он, загибая за каждым словом палец, — за лошадей плати, за ярмарку плати, за всякий промысел плати, — за бобровые гоны, за звериные стойла, за бортные угодья, за пасеки, за рудни, за млыны…
— Что за млыны! За всякое млыновое колесо плати! Качку какую застрелишь — плати! Десятую рыбу отдавай! — перебили его шумные восклицания. — Не смей и вина себе выкурить и пива наварить! — раздались кругом гневные клики.
Все поселяне заволновались: то там, то сям начали раздаваться угрозы и крепкие слова; выпитое вино разогревало головы и развязывало язык. Это разгоравшееся возмущение, казалось, доставляло тайное удовольствие скрытому за бочкой незнакомцу. Он вынул из-за пояса коротенькую разукрашенную серебром люльку и, закуривши ее, начал еще внимательнее прислушиваться.
— А вы кричите — уния! И без унии, — говорю вам, — можно люд Божий так утеснить, что и на свет смотреть не захочется! — кричал Волк сиплым, охрипшим голосом.
— Что правда, то правда! — произнес жалобно Вовна, — а как наскочут еще татаре, да выбреют тебе все село, да вытопчут чисто все поле, тогда уж и крутись, как муха в кипятке.
— Вот как бы сложились мы в «купы», да поднялись все, как за гетмана Богдана, тогда бы и избавились Бруховецкого.
— Верно, верно, пора, панове, — хуже не будет, — то там, то сям раздались одобрительные возгласы.
— Еще бы! Отцы наши кровь свою проливали, чтоб избавить нас от подымного, да варевого, да солодового! — надрывался Волк, — а они хотят запровадить нас в еще горшее ярмо. Рушаймо, панове, на Гадяч. Дорошенко поспеет за нами!
От криков, возгласов и шумных движений собравшихся пламя в каганце заколебалось и наполнило всю небольшую светлицу, полную синего дыма и тяжелых винных испарений, какими-то колеблющимися тенями. При этом тусклом свете видно было только, как подымались то там, то сям грозные сжатые кулаки, или всклокоченные головы, как падали на пол опрокинутые стаканы, фляжки, кувшины.
— Да как же так, постой! Куда ж мы сами? Нас переловят… Кто говорил про Дорошенко? Да может еще брехня! Куда нам самим, если б еще Дорошенко тут был! — раздалось кругом, в ответ на возглас Волка.
— Стойте, панове! Слушайте меня! — ударил Гарасько рукой по столу. Его громкий возглас заставил всех оглянуться, шум и крики умолкли.
— Слушайте меня, — продолжал Гарасько, — что Дорошенко прибудет сюда, то верно, подал нам вестку такой человек, который нас словом не зрадит, опять и покуда Дорошенко к нам прибудет, без головы не останемся, — он же нами будет и предводительствовать.
— Кто? Кто такой? — понасунулись к нему все.
— Полковник Гострый.
— Полковник Гострый? — вскрикнули в один голос слушатели.
— А что, думаю, все его знаете?
— Кто ж его не знает! Еще бы! Молодец! Голова!
— Еще какой молодец. Даром, что старый, а поищи еще такого молодого, — не сыщешь нигде! — продолжал с воодушевлением Гарасько. — Позавчера на облаве поднял он медведя. Прицелился — паф, — только пановка «сполохнула» — он кинулся подсыпать пороху, так куда там, — зверь прямо на него идет; уже было и лапу над ним занес, — так он присел, да одним ударом, слышите, как хватит его ножом в брюхо, так и распорол до самой шеи. Космач и гепнул ему на спину. Мы было все похолодели от страху, а он ничего, только отер нож свой о траву, засунул его за пояс, да и говорит: «Эт, к бису такое полювання, пропал чисто кунтуш», — а его кровью да «тельбухамы» так и обдало.
Громкие, одобрительные возгласы приветствовали этот рассказ.
— А уж что голова, так и самого беса проведет! Хочет, видите ли, Бруховецкий уловить его, а просто силою взять боится. Уж он его и выманивал, и полки ему давал, — никак не проведет старого. Стал искать, как бы подкупить кого-нибудь из слуг полковничьих, чтобы узнать, как пробраться к нему, — все ему не удавалось, а напоследок нашелся таки такой Иуда, Иван Рагоза. Что же бы вы думали? — Не укрылся он от полковничьего ока, раскусил он его, — уж каким там хитрым образом — не знаю, а только дознался полковник доподлинно, что он «шпыг» Бруховецкого.
— Ну, ну? — заторопили его слушатели.
— Выколол он ему глаза, отрубил язык, — произнес медленно Гарасько, наслаждаясь впечатлением своих слов, — и отослал к Бруховецкому: расспрашивай, мол, теперь, что хочешь, да знай, что меня не так- то легко поймать.
— Хо-хо! Ну и голова, ловкач! Характерник! — раздалось кругом.
— Так он вот самый и присылал к нам в Волчий Байрак своего наивернейшего сотника Михаила Горового, чтобы мы собирались, озброились, пришлет он нам и кошты, и зброю, да готовились бы вместе с ним гнать Бруховецкого, да принимать Дорошенко…
— Да надо еще разузнать гаразд, что за птица и сам Дорошенко? Мы его и на масть не видали, какой он? Пели много и про Бруховецкого, а какая цаца вышла. Семь раз примерь, а раз отрежь, говорит пословица, — послышались кое-где несмелые замечания.
В это время дверь в корчму отворилась, и в светлицу вошел пожилой человек в потертом казацком жупане с двумя тяжелыми сулеями в руках.
— Вот достал вам наливочки, панове товарыство, так могу заверить вас, — нет такой и у самого полковника, — произнес он, но услышавши последние фразы разговора и увидевши крайнее возбуждение всех собравшихся, он быстро поставил в стороне сулеи и подошел к тому столу, где сидел Гарасько, вокруг которого группировались теперь присутствующие.
— Что это вы так распустили языки, панове? — произнес он испуганным пониженным голосом. — Разве не видите, что чужой человек сидит?
— Кто? Где? — прошептали растерянно поселяне, поворачиваясь по направлению взгляда шинкаря, и увидали незнакомца, потягивавшего в углу свою «люлечку». Все онемели.
— Кто он такой? Откуда? — произнес наконец Гарасько.
— А кто его знает, проезжий какой-то.
— Давно здесь?
— Да с самого «початку».
Все молча переглянулись.
— Он слышал все, панове, — произнес тихо Гарасько.
Наступило сразу молчание. В шумной корчме в одну минуту стало так тихо, что можно было услыхать дыхание соседа.
