Князь В. П. Мещерский, издатель газеты 'Гражданин', посвятил одну из своих бесчисленных и малограмотных статей 'дурному влиянию среды'. 'Не ему бы дурно говорить о дурном влиянии среды,- сказал Тютчев,- он забывает, что его собственные среды заедают посетителей'. Князь Мещерский принимал по средам. [129, с. 22.]
Когда канцлер князь Горчаков сделал камер-юнкером Акинфьева (в жену которого был влюблен), Тютчев сказал: 'Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв'. [129, с. 22.]
Тютчев очень страдал от болезни мочевого пузыря, и за два часа до смерти ему выпускали мочу посредством зонда. Его спросили, как он себя чувствует после операции. 'Видите ли,- сказал он слабым голосом,- это подобно клевете, после которой всегда что-нибудь да остается'. [129, с. 23-24.]
Тютчев утверждал, что единственная заповедь, которой французы крепко держатся, есть третья: 'Не приемли имени Господа Бога твоего всуе'. Для большей верности они вовсе не произносят его. [129, с. 24.]
Княгиня Трубецкая говорила без умолку по-французски при Тютчеве, и он сказал: 'Полное злоупотребление иностранным языком; она никогда не посмела бы говорить столько глупостей по-русски'. [129, с. 24.]
Стр. 229
Тютчев говорил: 'Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого одно уголовное дело'. [129, с. 25.]
Слабой стороной графа Д. Н. Блудова (председателя Государственного совета) был его характер, раздражительный и желчный. Известный остряк и поэт Ф. И. Тютчев (...) говорил про него: 'Надо сознаться, что граф Блудов образец христианина: никто так, как; он, не следует заповеди о забвении обид... нанесенных им самим'. [129, с. 25-26.]
Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: 'Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины'. [129, с. 27.]
Про канцлера князя Горчакова Тютчев говорит: 'Он незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности'. [129, с. 30.]
Однажды осенью, сообщая, что светский Петербург очень еще безлюден, Тютчев пишет: 'Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе'. [129, с. 32.]
Некую госпожу Андриан Тютчев называет: 'Неутомимая, но очень утомительная'. [129, с. 33.]
Описывая семейное счастье одного из своих родственников, Тютчев замечает: 'Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из нее выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду'. [129, с. 36.]
По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 г.) он пишет: 'Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла...' [129, с. 38.]
Стр. 230
Во время предсмертной болезни поэта император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он го умрет на другой же день после царского посещения. [129, с. 39-40.]
По поводу сановников, близких императору Николаю I, оставшихся у власти и при Александре II, Ф. И. Тютчев сказал однажды, что они напоминают ему 'волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле'. [129, с. 40.]
Некто, очень светский, был по службе своей близок к министру далеко не светскому. Вследствие положения своего, обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. 'Что же он там делает?' - спрашивают Ф. И. Тютчева. 'Ведет себя очень прилично,- отвечает он,- как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник: он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное, ласковое слово, а там, при первом удобном случае, сделает пируэт и исчезает'. [29, с. 428.]
А. С. МЕНШИКОВ
Князь Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что о не могли бы составить карманную скандальную историю нашего времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких.
В день бракосочетания нынешнего императора в числе торжеств назначен был и парадный развод в
Стр. 231
Михайловском. По совершении обряда, когда все военные чины одевали верхнюю одежду, чтобы ехать в манеж: 'Странное дело,- сказал кому-то кн(язь) М(еншиков),- не успели обвенчаться и уже дул о разводе'. [63, л. 1-2.]
Простодушное народонаселение низших сословий в Москве принимало Николая с особенным восторгом, что чрезвычайно ему нравилось и за что он взыскал ее милостью, пожаловав ей в свои наместники графа Закревского, нелепое и свирепое чудовище, наводившее на Москву ужас, хуже Минотавра. Собираясь туда ехать, государь сказал Меншикову:
- Я езжу в Москву всегда с особенным удовольствием. Я люблю Москву. Там я встречаю столько преданности, усердия, веры... Уж точно, правду говорят: Святая Москва...
- Этого теперь для Москвы еще мало,- заметил к(нязь) М(еншиков).- Ее по всей справедливости можно назвать не только Святою, но и Великомученицею. [63, л. 7.]
Граф Закревский, вследствие какого-то несчастного случая, принял одну из тех мудрых мер, которые составляют характеристику его генерал-губернаторство-вания. Всесиятельнейше повелено было, чтобы все собаки в Москве ходили не иначе как в намордниках. Случилось на это время князю М{еншиков)у быть в Москве. Возвратясь оттуда, он повстречался с (П. Д.) Киселевым и на вопрос, что нового в Москве: - Ничего особенного,отвечал.- Ах нет! Виноват. Есть новинка. Все собаки в Москве разгуливают в на мордниках; только собаку Закревского я видел без намордника. [63, л. 8.]
Вариант.
Князь Меншиков и граф Закревский были издавна непримиримыми врагами. В 1849 году Закревский, как военный генерал-губернатор, дал приказ (впрочем, весьма благоразумный), чтобы все собаки в Москве, кроме ошейников, в предосторожность от укушения, имели еще намордники. В это время приехал в Москву князь Меншиков и, обедая в Английском клубе, сказал
Стр. 232
обер-полицмейстеру Лужину: 'В Москве все собаки должны быть в намордниках, как же я встретил утром собаку Закревского без намордника?' [56, с. 251.]
Князь Меншиков, пользуясь удобствами железной дороги, часто по делам своим ездил в Москву. Назначение генерал-губернатором, а потом и действия Закревского в Москве привели белокаменную в ужас.
Возвратясь оттуда, кн(язь) М(еншиков) повстречался с гр(афом) Киселевым.
- Что нового? - спросил К(иселев).
- Уж не спрашивай! Бедная Москва_ в осадном положении.
К(иселев) проболтался, и ответ М(еншикова) дошел до Николая. Г(осударь) рассердился.
- Что ты там соврал Киселеву про Москву,- спросил у М(еншикова) государь гневно.
- Ничего, кажется...
- Как ничего! В каком же это осадном положении ты нашел Москву?
- Ах Господи! Киселев глух и вечно недослышит. Я сказал, что Москва находится не в осадном, а в досадном положении.
