другой берег речки выползла повозка ? слышался голос старика, тягучий, смачный, рассчитанный скорее для людского слуха: глядите, мол, какой воз отгрохал...
Оглядел двор ? и здесь как будто не изменилось, было так же глиняно-сыро, в пристройке, оказавшейся и в самом деле курятником, квохтала курица; по шершавой запущенной поверхности дворика вихренил ветерок, подняв в воздух соломенную труху. Звякнула цепь о трос, и ожил пес...
'Фуражка! Фуражка! ? думал встревоженно Жунковский, ? ведь это фуражка Горшечника!..'
Припомнилось: Горшечник совсем недавно стоял, облокотившись о стойку прилавка. И в фуражке. Необычной. Сшитой из коричневого вельвета, с пуговкой на макушке, с большой мохнатой тряпочной бляхой и широким шнуром-плетенкой над козырьком. Как фуражка очутилась в избушке? Горшечник здесь?! Жунковский лихорадочно замахал, пытаясь втолковать Ромке неприятную догадку. Ромка будто прочел его мысли ? сорвал фуражку с головы, бросил на пол, но последовавшая затем улыбка на лице сказала об обратном, а когда он, Ромка, вытащив из-за пазухи мешочек, помахал им, давая знать, что принимается за дело, Жунковский утвердился во мнении: да, не понял! Не понял!
И сжался в ожидании.
Ромка между тем решительно двинулся в следующую комнату, повернул в сторону, туда, где виднелся угол плиты. За плитой, в закутке, виднелся конец деревянного чемодана, поверх чемодана ? угол мешка с салом. Сделал шаг, другой, но истошный крик ? голос Рябой, заставил его замереть на месте. В следующую секунду он метнулся в сторону. Бросился машинально к окну. Вскочил на подоконник, но, смекнув, что улизнуть через форточку не удастся, отпрянул назад. В тот же миг в проеме дверей объявилась Рябая и теперь угрожающе, давясь проклятиями, надвигалась на мальчика. Женщина была в двух-трех шагах от него.
Залаял, забегал по цепи, почуяв неладное, пес.
'Все!' ? Жунковский зажмурился в отчаянии, а открыв глаза, застал ситуацию в комнате иной. Ромка стоял по другую сторону комнаты, судорожно ухватившись за краешек стола. Рябая, выкрикивая дикие ругательства, устремилась к нему.
Остановилась.
Ромка тоскливо, без былой уверенности, взглянул наверх, на Жунковского. Затем, осмелев, дерзко крутнул 'козу' ? помахал вокруг носа у себя. Жест был понят правильно ? женщина с большой яростью бросилась вперед.
А еще раньше, одновременно с появлением в поле зрения, в глубине комнаты Рябой, сразу после ее выкриков, внизу, под крышей сарайчика хрустнуло, послышался топот, и оттуда ? нет, не выбежал! ? выкатился маленьким танком Горшечник. Сверху особенно ясно выделялась у бегущего округленность лысины, подчеркнутая с затылка зубчато-острым серпом волос.
'Танк' перестарался, споткнулся, плюхнулся оземь и, обложив руганью невезенье, зашарил в мусоре в поисках чего-то, только что, видимо, оброненного.
? Чтоб тебя! ? досадовал громко Горшечник. ? Где ты?
Он присел на четвереньки, отчаянно заработал руками по земле. Мысль, что Горшечник отыскивал нечто, имевшее отношение к нынешней мышеловке, захлестнула остальное. Что он искал? Так и есть: 'нечто' оказалось ключом. Горшечник поднялся, отряхнулся и теперь деловито, неспешно, пружинисто направился к избушке, завернул за угол.
Лязгнули ключи о металл.
Ромка держал над головой стульчик, из всей силы бросил в окно, затем он что-то выкрикнул ? Рябая отскочила в сторону. С лета нырнул в отверстие. И уже наполовину ? больше был наружу, по ту сторону, но не повезло ? Рябая, как-то по-кошачьи изловчившись, всей тяжестью тела плюхнулась на подоконник, навалилась на пацана, повлекла назад. Мощна бабья сила ? пацан мигом был втянут во внутрь избушки. Хлопнул об пол горшок с геранью. Рябая и Ромка свалились вниз, исчезли, а в проеме дверей под причитания женщины появился Горшечник.
'Все! ? подумал Жунковский, ? Поволокут в милицию, отправят в детдом...' О том, что в случае неудачи Ромку вернут в детдом, он знал с его же, Ромкиных, слов. 'Тебе что! Попугают, надерут уши, ну, и к мамочке отведут, ? говорил Ромка сегодня, прикидывая план побега. ? А мне дорога одна ? отконвоят в детдом. Хоть что, но только бы не назад ? не соскучился по казенному дому'. Так и сказал 'отконвоят', и потому Жунковский здесь, на крыше сарайчика, уже не сомневаясь в неудаче, мысленно повторял про себя навязавшееся 'отконвоят'. Душила досада от сознания провала. 'Как пить дать, отконвоят', ? повторял он Ромкины слова, не догадываясь, что сиюминутные переживания ничто в сравнении с тем, что вот-вот должно было обрушиться на них с Ромкой. Если бы он знал...
Ромку выволокли во двор, пацан упирался, пытался вырваться ? где там! Запястье одной руки было намертво схвачено Горшечником. Другую руку стиснула женщина. Мальчик забился в ярости ? Рябая со словами: 'Укусил! Змееныш!' влепила оплеуху. Ударил его по щеке и Горшечник.
? Сала захотелось?! ? заговорил он громко, откинув руку для удара. ? Бери!
Ударил еще, потом упирающегося Ромку он подтащил к столбу, окрутил веревкой и сказал, обращаясь не то к женщине, не то к себе:
? До полуночи постоит. За сало...
? Плачет, погляди-ка... ? протянула нарочито жалостливо и удивленно Рябая.
? На пользу, ? отрезал мужчина. Скрученный Ромка, а перед ним озлобленные
Горшечник и Рябая будто решили разыграть сцену из пиратского фильма. Жунковский и сам не заметил, как вдруг улетучилось чувство опасности, и он, нащупывая в кармане нож, стал соображать план вызволения Ромки из плена. Конечно же, он спасет, обязан спасти друга. И сделает красиво: он выждет, когда Горшечник и Рябая уйдут в избушку... Тогда он подкрадется ? с подветренной стороны! ? и перережет веревку. Но сначала, улучив момент, незаметно от глаз Горшечника и Рябой, покажет нож; мол, наберись терпения, жди подмогу... Из-за копешки приподнимается вверх рука с ножом ? догадается ли, поймет ли Ромка намек? Поймет ли его, Жунковского, план вызволения из беды? Он не смог бы объяснить тогда, почему ему во что бы то ни стало хотелось приободрить друга, ведь по правилам кино это было вовсе не обязательно: терялась неожиданность и красота действий. Мысль о насильном возвращении Ромки в детдом, слова Горшечника: 'Постоит до полуночи... за сало' и что-то еще в этом роде ? наказание серьезное, но не настолько, чтобы потрясти воображение ? сбило тревогу, рождая благодушие...
Но не покидало и раздражающее, как и в любой игре: Горшечник стоял спиной, загораживая Ромку; довольно долго перед Жунковским маячила фигура мужчины, настолько долго, что можно было подсчитать зазубрины на серпе вокруг его лысины, загородившей лицо Ромки, можно было разглядеть крутизну плеч Горшечника, покатость ягодиц, обернутых в модный трофейный габардин, рассмотреть голенища сапог, видимо, хромовых, потому что лежали они (не в пример юфтовым) гармошкой. Все это стояло между ним и Ромкой, раздражая, обращая рассудочность в нетерпение, суетливость в ошибки. Жунковский представил, как Горшечник в сию секунду глядит на 'пленника', ему нетерпелось объявить Ромке о своем решении прийти на помощь и о решимости следовать этому решению, он немедленно ? сдвинься Горшечник в сторону и брось сюда, наверх, взгляд, Ромка ? показал бы тому нож, знак предстоящего спасения его от 'конвоя' в детдом. Правда, нечто, сидевшее в глубине души, нет-нет, да и призывало к осторожности, сдерживало от ненужного увлечения игрой в беду и спасение, подсказывало ему, что дело может обстоять иначе. И действительно, когда Горшечник перенес влево себя, Жунковский увидел Ромку ? тот, вопреки ожиданию, будто забыл о напарнике, не искал его, Жунковского, на крыше сарайчика, выглядел загнанным зверенышем. И тогда Жунковский застыл в нехорошем предчувствии.
? Дрянь! ? выкрикнул Ромка.
? Кто?! Я!
? Ты! Ты! Ты!
? А теперь? ? Горшечник сделал ладони лодочкой ? послышался звонкий шлепок от удара. ? Как?
? Дрянь!
Горшечник и Рябая, собравшись уже уйти в избушку, подступили вновь, и мужчина, сжав в ладонях челюсти кричавшему, продолжал:
