чуточку подернутую серебряным пушком, ? значит, серебро в смеси с зеленым и рождало голубое. Он увидел нанизанные гроздья из мелких желтых плодов. Некоторые деревья гнулись под тяжестью ягод ? плод напоминал желтизной и округлостью ягоды боярышника, но только облепиховый был мельче и кислее. Он увидел муравейник с жирными темно-розовыми кусучими болотными муравьями, в кочке отыскалось птичье гнездо с кладкой из пятнистых яиц... Многое из того, что привелось увидеть и испытать в первый час охоты, если так можно назвать хождение с ружьем-двустволкой ? он сделал один выстрел, да и то в воздух, распугав чибисов и куликов, ? оказалось не просто знакомым, но действительно привычным. Тогда же, где-то на девятом километре к востоку, он увидел дивный уголок природы, который мысленно окрестил 'уютным двориком'... Он продрался сквозь колючую заросль в том месте, где она была несколько разрежена ? будто когда-то и кто-то тут разрезал облепиховую стену и наложил 'шов'. Нырками, а то и вовсе ползком, оцарапав руки и лицо, он шел вперед, забрался глубоко, да так, что продвижение вперед казалось предприятием, безусловно, менее погибельным. Мысль, что осталось одолеть пути меньше пройденного ? 'должен же прийти конец чертовой стене!' ? мысль, в общем-то обычная в любой заварухе, куда ты влип по глупости, подталкиваемый излишним любопытством, гнала вперед и вперед.
И продрался! Представшее за облепиховым ограждением сначала изумило. Он увидел поляну ? метров эдак на сорок,? окольцованную отовсюду облепиховой стеной. Изумление сменилось досадой: как выбраться? Однако минуту-другую спустя, когда он, осмотревшись, увидел в глубине узкий выход, будто нарочно предусмотренный природой, чувство изумления вернулось, и теперь он разглядывал 'дворик' уже глазами восторженными: приподнятая сторона 'дворика' была покрыта приземистым яблочковым клевером, другая половина уходила в болото с родниками ? неглубоко под землей расстилался пласт воды. Родники били из-под аркозового песка ? песок пузырился, собираясь в подвижные неустойчивые валики: розовые зернышки шпатов и молочный кварц взбрасывались вверх и, покружив в воде, скатывались на поверхности валиков, чтобы затем снова взлететь вверх. Вода из ключа вытекала в болото, начинавшегося миниатюрным озерцем среди куги, за озерцом стелилось торфяное поле ? в нем чудились места непрочные, тряские. С запада деревца выглядели кряжистее, жидистее, наверное, оттого, думал он, что отсюда шел основной напор ветров.
Он изумился маленькому диву, затерянному в океане привычных явлений ? пусть не буквально затерянному, ? но то, что сюда, по крайней мере, давно не ступала человеческая нога, не вызывало сомнений. Он изумился; маленький кусочек нерукотворного рая, пример затаенного разумного в стихии!
Природа будто шла навстречу желаниям души, она будто вела диалог с Савиным закодированным языком добра, будто приветствовала, предлагала отдых.
Возвышенное, как часто бывало, трансформировалось в прозаическое: он мысленно сравнил поляну с двориком. Сразу за тем пришло почему-то ощущение голода, он примостился у ключа, расстелил газету, выложил провизию и принялся за еду, соображая план обживания 'дворика'. Да, конечно, он придет сюда еще, соорудит из брезента палатку и поживет ? именно! ? день-другой. Отсюда будет уходить на охоту. Палатку поставит сюда, ближе к облепиховой стене...
Он вздрогнул, потянулся к двустволке ? неподалеку послышались шорохи, квоханье ? обернувшись на шумы, увидел в густых зарослях трав некое движение. Секунду-другую спустя из зарослей выбралась крупная птица. У Савина от неожиданности по телу прокатилось волнение: он много слышал о фазане, но видеть живьем его вблизи приходилось впервые. Фазан, заметив человека, замер, однако шорохи продолжались ? такое впечатление, что шедшие следом птицы, не учуяв опасности, продолжали продвижение. Но вот ужас останавливает первую, сигналы опасности передаются другим ? и в следующее мгновение стайка исчезает в зарослях.
Встреча со стайкой долго не уходит из памяти. Продолжая трапезу, он вновь и вновь восстанавливает в памяти встречу с фазаном; поведение птицы, конечно, говорит о многом, ну, в частности, о том, что те здесь пуганые-перепуганные, что один вид человека способен всколыхнуть жуткий страх ? первооснову в системе инстинктов, ? оседавший в них годами. Он вспомнил рассказы здешних старожилов о днях, когда Приозерье являло рыбье и фазанье царство. Рыб добывали в лиманах вилами. Сиплые короткие выкрики фазана, птицы, наряднее которой в Приозерье нельзя и сыскать, слышались в любой заросли. Нет птицы доверчивее, наивнее фазана ? существа, казалось, созданного природой в утеху человеку: его, живую мишень, мог подстрелить кто угодно. Да что подстрелить ? фазана, неуклюже и тяжело взмывающего свечкой кверху, можно было сбить обыкновенной палкой. Старожилы рассказывали о 'замечательных' охотах, когда битую птицу привозили на базар в телегах, груженных порою по кузов. Фазанье мясо жарили, варили, вялили, солили, запасали впрок. Что охота ? десятки, сотни гектаров облепиховых зарослей было спалено, вырублено, и это, конечно, загнало птицу в тупик...
Что, если 'уютный дворик' ? редкий останец царства непуганности ? одно из последних прибежищ?..
Он придет сюда еще и еще, не желая того, расскажет о 'дворике' другому, завскладом сельпо, тоже охотнику, снабжавшему его, Савина, патронами с заводской начинкой. Он расскажет, а потом, увидев завскладом с трофеями, великолепным петухом и тремя курочками, ? трофеями, которые тот проносил по улице, следуя домой (смотрите, мол) со сдержанной гордостью бывалого охотника, как, увидев это, а затем и дознавшись, что трофеи из 'уютного дворика', он содрогнется, выругает себя за язычок: вот ведь получается как, не стрелял, а выстрелил!
Но это будет позже. А тогда, обедая у родника, охотник строил проекты один другого романтичнее: итак, палатка из брезента. 'Дворик' на денек-другой станет для него отдушиной... Строить подобного рода планы было в натуре районного хирурга. Сколько воздушных замков, сколько миров, овеянных идиллическим облаком, ? сколько всего утопического построено было за жизнь! Он строил, но волна повседневного набегала и тут же рушила, он строил, зная наперед, что скоро от воздвигнутого накануне не останется и кирпичика...
Забавно, но факт: идею с 'двориком' Савин реализовал. Однажды он появился здесь с огромным рюкзаком за спиной, на облюбованном пятачке возникло жилище, нечто среднее между палаткой, навесом и шалашом ? брезентовый верх, по бокам, с основания ? охапки зеленого камыша, подстилка опять же из камыша. Рядом ? очаг-колья рогаткой вверх, поверх рогатки ? перекладина для котелка. Потом час-другой ходил по сазам. Подстрелил бекаса. В момент, когда тот ошалело, блея, пикировал на сазы. Едва ли не сразу за удачей наткнулся на рыбачью избушку. Рыбаки, к удивлению, узнали хирурга, подарили ему замечательную рыбу-османа. Вот так, с бекасом и рыбой-османом он вернулся в шалаш-палатку, вернулся с добрыми предчувствиями, а выяснилось ? напрасно: будто некто решил оборвать цепочку радостей ? в сумерках, когда он готовился сообразить варево, во 'дворике' закрутил ветер, и как ни мудрствовал он, ни изворачивался, разжечь огонь не удалось. Ветер ? полбеды. Посыпал дождь ? размякло, мечта об ухе испарилась. И это не все. С ветром нахлынул и холод. 'Дворик', еще недавно суливший покой, обратился в капкан; ночь прошла в тревоге, без сна, и, когда рассвело, не дожидаясь конца дождя, ставшего к тому времени обложным, он, основательно измученный, счел за благо ретироваться,..
Не исключено, что, шагая в снежную крупу, хирург вспоминал подробности ночевки во 'дворике', в памяти вставала ночная какофония из вопля ветра, шума дождя, шорохов камыша, каких-то звуков, рождавшихся и затухавших в зарослях облепихи, редких и коротких, будто спросонок, выкриков птиц, в какофонию вплетались обрывки мыслей о пережитом сейчас и в прошлом... То виделся Лутцев-старший ? слышался лутцевский голос, Лутцев читал обрывки своего письма к нему, послание, наполненное дружеским теплом, содержавшее предложение вернуться к 'родным пенатам'... Савин на письмо тогда среагировал своеобразно, сначала сдержанно обрадовался, похоже, поразмыслив, вдруг нахмурился: неприятно резануло сочувствие автора письма ? ему сочувствуют?! И в трудные-то часы он не терпел к себе сочувствия. Жаль, не было рядом сочувствующего Лутцева ? взять бы за руки и провести по больничному коридору ? гляди! Провести в операционную. В палаты. Проехаться бы по району. На побережье. В горы. К чабанам, наконец, мол, ? гляди! Письмо Лутцева возымело обратное действие: если порою, нет-нет да и мучило сомнение ? на месте ли он здесь, в Приозерье? ? то отныне, после письма Лутцева, он пришел к бесповоротному убеждению: да, не ошибся, да, Приозерье с его людьми, бытом, трудностями и радостями ? со всеми потрохами ? это то, к чему шел он всю жизнь, это его судьба, и быть ему тут до скончания... В сердцах черкнул ответ. Короткий, без тумана. Вгорячах сбегал на почту, кинул письмо в ящик. И... заколебался: нужна ли резкость ? обидится ведь Лутцев, наверняка обидится! Вот сколько затаенного черного в его памяти; навести бы рухнувший мост ? он же подрубил последнюю опору...
