юнцом.
- А вы что, не люди? – со злобой бросил Мамай, но на всякий случай попятился назад.
Кто-то позади Абулхаира выразительно хмыкнул. Абулхаир оглянулся и увидел, что это Айтеке-бий.
Разве Мамая приструнишь! Вцепился, что клещ, в поводья чубарого аргамака, всем своим видом показывая, что живым не отдаст коня.
- Будет по справедливости, если ты вернешься и сам отдашь коня его хозяину! - небрежно, будто давая мимоходом совет, сказал Айтеке.
- Это почему же? – ухмыльнулся с издевкой Мамай. – Нет такого закона, чтобы бай, а тем более султан не брал положенный штраф с какого-то оборванца! Такого закона нет! Пусть каждый зарубит у себя на носу: мне лучше знать, как поступить!
- Смотри, не окажись неправым! Штраф – дело не простое, тут ошибаться нельзя! Нельзя никак! – невозмутимо, даже будто бы равнодушно вымолвил Айтеке.
Мамай сверкнул глазами в сторону старшего брата, но Абулхаир хранил молчание. Губы Мамая слились в одну узкую, злобную полоску. Он отступал осторожно и вдруг заорал во всю глотку:
- А мне, бий-еке, плевать на твой совет, плевать! Тюре, султанский отпрыск, вообще не ответчик перед всякой чернью! Хан мне судья, а не все вы, вместе взятые! Не мне уступать да отступать перед каким-то голодранцем, бродячим кереитом! Вот так-то!
Что было сил Мамай огрел коня плеткой. Айтеке сделался белым как полотно. Есет налился кровью, широкое лицо Букенбая потемнело, точно больная печень.
- Господи, что несет, какую хулу изрыгате этот щенок, а? – протянул кто-то с искренним недоумением.
Букенбай не успел еще коснуться рукой колчана со стрелами, как спесивый султан уже распластался на земле.
Люди в растерянности глядели друг на друга. И вдруг все увидели – Абулхаир подхватил повод чубарого и исчез за уступом.
Джигиты из свиты Мамая посыпались с коней как горох, поспешили к своему распростертому на земле султану. На руке у Мамая, которой он держал камчу, был оторван мизинец.
Убедившись в том, что все кончилось благополучнее, чем могло бы, - конечно, стрела Букенбая куда опаснее той, так искусно лишившее Мамая мизинца, - всадники пришпорили коней и двинулись своей дорогой. Мамай остался со своими удальцами.
В том году, когда приключилась эта история с Мамаем, на собрании, куда следовали всадники, был надрезан еще один гнойник, портивший кровь казахам.
… В те времена в степи жили, не входя в подчинение ни одному из жузов, сами по себе, племена тама, табын, кердери, керейт, жагалбайлы, тлеу, рамадан, керей, уак и таракты.
Так уж повелось, так уж они были устроены, что им мерещилось, будто скот растет, тучнеет, увеличивается числом не там, где обильные, сочные корма, а там, куда они чаще всего обращали свои взоры.
Аулы этих племен разбогатели, разрослись. Это вызывало зависть у других родов и племен. Да такую, что богатые эти аулы не могли обновлять свои кочевья! Их гнали все и отовсюду. Мало того – их стали грабить. Их отары и табуны, заполнившие Кызылкумы, начали беспощадно, жадно доставать своими копьями племена из Младшего жуза. угоняли, били овец и коней. Разве могли отстать от них в грабеже племен Среднего жуза?..
Рвали на части богатство неприкаянных тех племен, неприкаянных, несмотря на то, что находились они в пределах Старшего жуза.
Ни один маслихат не обходился без того, чтобы представители тама, табына, кердери, керейта, жагалбайлы, тлеу, рамадана, керея, уака и таракты всенародно не плакались, не жаловались на грабеж и произвол. Без того, чтобы наиболее совестливые люди из сильных родов и племен не краснели от стыда.
Бии, правившие народом, вполголоса осуждали эти разбои, прикидывали между собою, как их пресечь. Молодые джигиты, удалые верховоды, подстрекаемые своими баями, точили зубы на разбогатевшие аулы, желавшие вырваться из-под их курука, угрожали: «Погодите! Доберемся и до вашего скотоа, и до вас самих!» И свои угрозы приводили в действие: не только стали скот угонять, но начали избивать обитателей этих аулов…
Мамай и его свита тоже были не прочь поживиться за счет табунов табына и тама.
Что для искушенных, опытных биев злость и азарт молодых задир?
Настал час – и они поклялись на Коране перед всеми, кто способен был носить оружие, прекратить разбой, восстановить справедливость. Казыбек и Айтеке, бии двух обвинявшихся в разбоях и безобразиях жузов, были вынуждены склонить головы в знак признания вины…
На том собрании речь держал Туле. Молва о ней потом птицей разнеслась по всей степи.
- Были времена, мы обижались, когда нас называли казахами! – так начал он свою речь. – Теперь вот дожили, слава аллаху, до дней, когда гордимся тем, что мы казахи. откуда мы вышли? Не вылезли мы из-под земли с развевавшимися на ветру волосами. Не спустились мы и с неба.
Вышли мы из шести алашей, истоки которых в горах Алтая. Был у нас древний предок – алаш, единый для всех кочевых племен. Что за слово – «алаш»? Откуда взялось оно? Много есть тому разных толкований. Некоторые говорят: в старину именовалось алачугом жилище кочевников. Покрывался алачуг полосатым паласом – «алашем». соседние народы и дали имя «алаш» всем племенам, жившим в таких, похожих на чум, жилищах. С древних времен идет о нас поверье, из глубокой старины! – Туле откашлялся, сосредоточился и продолжал: - Ныне алаш имеет шестьдесят две ветви. Нет земли, нет гор, куда не забрасывала бы нас судьба! Нет такой доли, которую бы мы не испытали! В степи нашей между Алтаем и Едилем – каждый испытал капризный и переменчивый нрав судьбы… Сегодня удача выпала одной ветви, завтра – другой. Кто поручится, что послезавтра звезда не взойдет над еще какой-нибудь ветвью? Те, кому привалило счастье сегодня, не должны притеснять других, кичиться своим богатством. Нельзя рассчитывать, если одни из нас сегодня зовутся старшими, другие – средними, а третьи – младшими, что так будет всегда! Не вечно одни будут занимать место на торе, а другие у входа. Не вечно! – Голос Туле дрогнул от волнения. – Все мы, кто входит ныне в три жуза, вылезли не изо рта бога, были зачаты не пророком. Нас вызвала на свет божий, породила любовь таких же смертных, как мы сами, мужчины и женщины. Нечего нам друг перед другом бахвалиться своим родом-племенем!..
Вспомните, сколько раз отворачивалось от каждого из нас счастье, сколько раз оно согревало нас вновь! Мы и вместе и врозь – жили, пасли табуны, поили их водами из одних рек! Кого из нас не постигало горе, которое мы вместе мыкали? Кого из нас не посещала радость, которую мы праздновали сообща? Оглянитесь в прошлое: как когда-то гремела боевая слава родов и племен, которые нынче присмирели и ослабели! Сколько воды утекло, как мы все перемешались, как сводила и разводила нас судьба, прежде чем мы стали называться Старшим, Средним и Младшим жузами! В былые времена и костры, и дымы наши, вспомните, пылали вместе. Жили дружно, кочевали вместе, зимовали, летовали вместе… Что же нынче мы забыли о тех благословенных временах?
Будто скверна какая-то к нам прилепилась: не желаем узнавать своих братьев по крови, набрасываемся на них, оскалив зубы, что дурная лошадь! Сами рушим собственный мир и покой! – Лицо Туле загорелось гневом и печалью, в голосе звучала искренняя боль, которая подействовала на людей не меньше, чем слова. – Что же случилось с вами? Почему вы отворачиваетесь друг от друга, презираете собственных братьев? Если мы хотим быть единым народом, а не сбродом, нельзя на меряться ни ростом, ни богатством, ни силой! Мутные воды Сырдарьи и Чу не райские родники, не каусар, испив из которого первым, всякий попадет на самое почетное место в раю! Вчера суждено было пить воду из Яика, сегодня – из Сырдарьи, завтра, может, придет черед пить воду из Иртыша! У каких только вод не ставил свои стольные юрты наш кочевой народ! У каких только вод эти стольные юрты не рушились! Если будем кичиться тем, что главная стольная юрта казахов находится рядом с нашим родом, а не рядом с другими, мы и сами не возвысимся и братьев наших унизим! Если сегодня поникнут по нашей вине головы братьев, завтра они нас заставят опустить головы! – Туле прервал свою речь, обуреваемый волнением. справился с собой и уже спокойнее сказал: - Зачем нам быть стервятниками, которые клюют сами себя? Зачем нам рвать
