на себе воротники своих рубах, если мы мечтаем носить целые рубахи и видеть котлы свои полными? Нельзя за сегодняшним счастьем и достатком забывать о дне завтрашнем. Завтра нам понадобятся сплоченность и единство, завтра больше всего будет цениться братство! Братство! Потому уже сегодня надо заботиться об этом! Ради этого мы обязаны угождать не сородичам, а собратьям… Руководствуясь этим, лучшие умы наших племен приняли решение, которое я объявляю сейчас всем! Если кто-либо из сильных обидит слабые, вернее, смирные казахские роды – в наказание обидчик будет получать две порки. Одну – за то, что унизил подобного себе человека, другую – за то, что поднял руку на единство народа. Копья, угонявшие вчера направо и налево табуны «чужих» родов, отныне должны защищать их от набегов – чьих бы то ни было! – Туле остановился, давая остальным возможность осмыслить сказанное им. – Это решение согласуется с требованиями святой книги нашего пророка. По обычаю предков, поклянемся на Коране, что будем блюсти этот закон!
Многолюдное собрание шумно одобрило решение биев…
Досадный случай с Мамаем произошел как раз накануне этого великого собрания. Он мог бы стать на этом собрании, признавшем всех к единству, долгой жвачкой для дотошных ртов. Мог бы, да не стал! Суровый и молчаливый, прозванный «султаном-несмеяном», Абулхаир своим благородным поступком предотвратил возможный конфликт. Люди уже знали, что он заставил своего младшего брата на глазах у всех валяться в пыли! Разговоров, молвы всякой было на собрании больше чем нужно! «Они все разболтанные – эти султанские сынки! А он, этот бледный, скромный юноша, не то что они. Не пустоголовый болтун, как его братцы и другие тюре», - передавалось из уст в уста. И как это свойственно людям, разгорячившись по одному поводу, они начинали вспоминать многое другое. Ругают, хулят – уже не могут остановиться! Восхищаются, хвалят – так уж припомнят все, за что только можно похвалить.
Пошла гулять по кругу другая история, связанная с Абулхаиром. Она произошла несколько лет назад во время стычки казахов с джунгарами. Тогда о ней тоже немало толковали в свое время, а потом забыли. Теперь же тот случай воскрес в памяти людей и в их рассказах засверкал новыми красками. Этому султан был безмерно рад. Ибо знал, что в этой бескрайне степи к человеку слава и известность придут только на крыльях легенд и людской молвы.
Произошло это на берегу Таласа. Воды Таласа после той стычки надолго утратили свою прозрачность: много, ох много крови было в ней – казахских и джунгарских воинов.
… Вся степь кипела от гнева, от ненависти к джугарам, захватившим лучшие земли казахов. Хан Тауке, тем не менее не спешил начинать войну с джунгарами. Действовали против джунгар, объединившись в небольшие отряды, самые отчаянные джигиты. Они совершали молниеносные набеги на окраинные аулы джунгар. Они не могли вернуть обратно свои земли. Но когда джигиты секли головы своим обидчикам джунгарам, когда самых сильных из них как рабов гнали пред собой, когда самых красивых женщин увозили как рабынь в своих седлах, сердца их наполнялись ликованием от сознания того, что они хоть в какой-то мере отомстили своим заклятым врагам.
В одном таком набеге участвовал и Абулхаир. Он был тогда совсем еще зеленым юнцом. На счету у него не имелось ни одного убитого врага.
Казахские джигиты обрушились на джунгар, которые обитали на побережье Или. Жили они спокойно и беззаботно. Как будто этот благодатный край принадлежал им испокон веков. Никто их там долго не тревожил. Когда в предутренний час на них вихрем налетели отчаянные всадники, джунгары растерялись и не смогли оказать сопротивление. смельчаки захватили много скота и пленных и отправились с добычей назад. Однако, когда они собирались переправиться через Талас, из лощины выскочил небольшой джунгарский отряд. Враги применили скользящую тактику: налетали и тотчас же отступали, не даваясь в руки казахам. Искать другую переправу, другой брод у казахов не было ни времени, ни возможности. Джунгары трепали их, наскакивали со всех сторон, опять скрывались в засаде, но и оттуда их меткие стрелы настигали казахов. Как мешки скатывались всадники с коней. Джунгары сникли, ряды их редели.
Между тем на горизонте показалась туча пыли. Джнгары заметили это и стали отступать к берегу реки, чтобы придержать казахов здесь до прихода неумолимо приближающейся сзади погони. Оба отряда бились отчаянно, джунгары гибли один за другим, но им удалось переправиться через реку и укрыться в большой пещере. Около входа в нее залег огромный детина с ружьем на ножках. Он снимал всадников, которые лезли под пули с коней… Нагруженному добычей отряду преграждали дорогу река и пули. Он был вынужден остановиться. Пыль сзади становилась еще гуще…
Не решившись броситься в бой или бежать, казахи залегли.
Вдруг от отряда отделился всадник и прямиком направился к броду. Красивый вороной конь шел под всадником пляшущим шагом, на его лоснящемся крупе играли отблески воды. На красавце-коне сидел бледный юноша, сидел беззаботно, спокойно, будто отправлялся на прогулку. Даже лука не держал он в руках. Ехал довольный собой, гордый своим конем.
Смолкло ружье, изрыгавшее пули. Огромный детина раскрыл от восторга и удивления рот: «У того, кто владеет таким конем, исполнились все мечты!» Стрелок затаился, решил ждать, пока всадник переберется через реку и приблизится, чтобы в упор поразить его , надменного и беспечного, упоенного красотой своего коня. Несравненного же скакуна он трогать не станет…
Джигит двигался не спеша, спокойно возвышался на темно-буром своем иноходце…
Казахи замерли: «Господи, что он делает, что с ним будет?» Джунгарский стрелок ликовал: «Цена этому сопляку – одна пуля! Свалю его, вышибу его из щегольского седла, накормлю прибрежным песком. Ну, ну, давай, подъезжай поближе! Конь будет моим!... Э-э-э, что задумал этот балбес? – удивился он. – К гриве пригнулся, погнал бурого! Вот я тебе покажу сейчас, лихач безмозглый… Сейчас! Сейчас!»
Однако выстрела не последовало.
Молниеносным движением всадник бросил нож и угодил стрелку прямо в сердце. Тот покатился вниз, поднимая за собой облако белого песка, и растянулся огромной глыбой у самой кромки воды.
Одним прыжком конь достиг разинутой пасти пещеры. Встревоженные наступившей тишиной джунгары начали высовываться из пещеры и тут же падали, сраженные летевшими стрелами бледного седока.
Казахи были потрясены смелостью, бесстрашием Абулхаира. Когда их отряд, чуть не сложивший головы на берегу Таласа, добрался до своих земель, джигиты окружили Абулхаира, закидывали вопросами:
- О аллах, как ты решился на этакий поступок? Ведь на верную смерть шел! На верную!.. Как отважился, отчаянная твоя голова?
- А я рассчитал, что джунгарский стрелок залюбуется моим бурым. Решил отвлечь его, дождаться, пока на фитиле образуется нагар, - отвечал всем Абулхаир.
Джигиты долго не могли успокоиться, шумели, обсуждали его поступок.
- Ты настоящий, ты… ты отчаянный смельчак! – громко похвалил юношу Букенбай.
- И глазом не моргнул, не потерял присутствия духа, когда мы все растерялись! – воскликнул Есет, а про себя подумал: «Как бы этот джигит не оказался из тех, про которых говорят: «За семью печатями молодец!» Не сразу разберешь, что у него на уме!»
- Мы восхищаемся духами твоих предков! – галдели другие. – И у казахов, кажется, родился свой Калдаман!
С тех пор и разнеслась молва об Абулхаире как о бесстрашном батыре. Разнеслась, да иссякла. Теперь вот возродилась вновь, приправленная словесами о мудрости и справедливости юного султана. Подними руку на Мамая не он, а вышедший из себя Букенбай, нашелся бы повод для нового раздора и опять пошла бы вражда…
Абулхаир и на этот раз старался держаться в тени, всем своим видом показывал, что сам не придает своему поступку значения.
Когда собрание на Культобе закончилось и в се разъезжались по своим аулам, Букенбай сказал Абулхаиру на прощание:
- Как это ты не побоялся целиться в брата?.. А если бы ты убил его?
