Абулхаир пытался отшутиться:
- Я не хотел разорять род табынов. Не хотел, чтобы они обеднели на семь тысяч коней из-за глупого мальчишки. Конечно, табыны богаты, заполонили своими отарами и табунами все Кызылкумы. Но плата за убитого султана очень высока!
И Букенбай понял, что совершил ошибку – не надо было тогда ему лезть на рожон. Если бы он покалечил потомка тюре, среди казахов началась бы новая, нескончаемая распря, а она куда хуже любого штрафа за убитого! Букенбай посмотрел на Абулхаира так, будто впервые его увидел. Были в этом взгляде удивление, признательность. Молодой султан, стараясь скрыть волнение, потупился и опять замкнулся в себе.
Однако бии трех жузов не оставили этот поступок Абулхаира без внимания. Он, оказалось, попал в цель точнее, чем любая меткая стрела…
Сколько бы ни старались Тауке и ближайшие его советники сплотить казахов и зажить мирно, их усилия наталкивались на разные препятствия. Главным из них были джунгары. Их острые копья и быстрые кони не оставляли казахов в покое, то там, то сям протыкали кошмы казахских юрт, опрокидывали их…
Настало время, когда степнякам – от мала до велика – стало ясно: у власти должны находиться сильные и молодые. Пришел их черед. Старость должна уступить дорогу молодости.
После долгих советов у Тауке семь самых уважаемых, самых мудрых и убеленных сединами биев – жеты жаргы – решили: пока сами они живы и опыт их и советы могут еще быть полезны, предать войска трех жузов под команду трем наиболее способным молодым военачальникам – ноянам.
Военачальником Младшего жуза был Абулхаир.
Это известие свалилось на Абулхаира нежданно-негаданно на маслихате в Культобе. Он выслушал его спокойно, даже равнодушно.
- Ишь какой! Ничем его не прошибешь! Не застанешь врасплох ни в радости, ни в беде, - шептались люди.
Этот шепот долетал до чуткого уха Абулхаира. Ему хотелось, очень хотелось крикнуть: «Люди! Не возводите на меня напраслину! Неужели не видите, как я рад? Как я счастлив?»
Однако будто налившиеся свинцом губы не повиновались ему. Он не мог вымолвить ни слова, не мог улыбнуться – это было свыше его сил. В счастливый тот миг торжества он вспомнил мать. Она возникла перед ним с печальной улыбкой на лице, с глазами, мерцавшими, как расплавленное серебро. Остановилась перед ним и пристально вглядывалась в него. Словно не знала, радоваться ей или пугаться. Так же стояла она и смотрела на Абулхаира в детстве, когда его в первый раз посадили на коня и дали в руки плеть.
Сейчас глаза ее вопрошали: «Ну как, сынок, ты доволен, ты счастлив?»
Как и тогда, в детстве, он не мог бы ответить ей однозначно. Конечно, он рад, рад! Но вместе с тем страшно ему. Что будет дальше? Кто знает? Куда его выведет дорога?
Взгляд матери настойчиво требовал от него еще чего-то. Абулхаир в смятении, не понимая, чего хочет мать, схватился за голову и вдруг услышал смех.
Этот смех вернул Абулхаира на землю, словно пробудил ото сна, одолевшего его в неурочный час. Вокруг смеялись, улыбались люди. И Абулхаир впервые в жизни понял, почувствовал всем своим существом, что нет на свете ничего прекраснее, чем улыбка людей, искренне радующихся за тебя… Готовых разделить твой успех.
Вскоре живший доселе без особых забот молодой султан почувствовал, как круто изменилась его судьба… Одно дело – отвечать за себя. Совсем другое дело, когда ты отвечаешь и думаешь за людей, когда ты на виду у всей степи.
Тот, кто прежде сочувствовал тебе, восхищался тобой, превратился моментально в строгого и пристрастного судью, неотрывно следит за каждым твоим шагом и словом. Будто ждет не дождется, когда ты совершишь ошибку… Хорошо, если ты угождаешь людям, а если нет?..
«Люди похожи на быстро жиреющих и быстро худеющих коней. Из-за малейшего пустяка морщат нос, пятятся от тебя, начинают сомневаться в твоих достоинствах. забывают хорошее, помнят плохое, - терзался Абулхаир. – Конечно, если ты из знатного рода, если твои предки с незапамятных времен сидели на троне, то положение твое еще не так шатко. Но если ты потомок боковой ветви, если твои предки всегда оказывались не у власти и лишь недавно с трудом до нее добрались – тогда участь твоя незавидна. Ты, как тот несчастный, у которого, пока он доберется до миски с едой, уж весь нос в крови».
Абулхаир знал это всегда, но особенно остро ощутил теперь с юных лет превыше всего дорожил он своей честью. Опасаясь, как бы не дали ему по рукам, не оскорбили, он никогда не суетился, не лез на глаза, в середину, чтобы каждый его увидел да приметил. Не заглядывал просительно в глаза сильным мира сего в надежде, что они помогут и поддержат в нужный момент.
Абулхаир страдал от того, что его сородичи готовы были пятки лизать заносчивым и хвастливым потомкам Жадика. Он никогда не бил себя в грудь, не доказывал каждому, как это делали его братья, что он тоже тюре. Абулхаир предпочитал одиночество, избегал пиршеств и гуляний, где люди любили прихвастнуть, покрасоваться перед другими.
И теперь пришла пора – на глаза людям попался он. Он, а не чванливые и горластые его братья. Его приметили, выделили – сначала за скромность, потом – за дела.
Как не остудить восторг у переменчивой толпы?» - с этой мыслью молодой султан засыпал и пробуждался. И все вспоминал слова, некогда сказанные ему мудрым Матэ и проницательным Айтеке, ломал голову над их советами.
После долгих раздумий он пришел к выводу: правы, правы Матэ и Айтеке! Нет у него иного помощника, иной силы, кроме собственных деяний, собственного разума. Его власть, его авторитет могут держаться лишь на его поступках и делах – во имя народа, для карачу – простых скотоводов. Как бы он ни изощрялся, как бы ни лебезил перед теми, кто был взлелеян в шелковых пеленках, кого укачивали в золотых колыбелях. С серебряными стойками, они не подпустят его к себе, не посчитают ровней.
Надежная опора для него лишь простолюдины. У них и скота на пастбищах много, и стрел в колчанах хватает. Не найдется сред них такого, кто оттолкнул бы султана. Без опоры на простой люд он не добьется в нынешние переменчивые времена своих целей…
«Взять хотя бы Тауке. Свой род он ведет от могущественного корня потомков Жадика. Сам, можно сказать, родился на троне, считай, пуповину ему отрезали на троне, а как широко раскрывает объятия низкородным, - размышлял Абулхаир. – Понимает – и скот у них, и людей, а значит воинов – тьма-тьмущая! А чем владеют тюре, гордящиеся своим знатным происхождением? Чем, кроме молвы, что-де они ведут свой род от самого Чингисхана
Если не будешь замечать, привечать да ценить тех, кто поддерживает ножки твоего золотого трона, - золотая твоя корона может скатиться с головы на землю, в пыль.
Потому пречистый Тауке и сидит на троне, правит народом тридцать лет, что понял все это с самого начала. Тауке всегда был щедр не только на ласковый взгляд, но и на добрые дела: первым замечал смекалистого джигита, даже если он самый низкородный. Хан знал: погладив по голове одного джигита, он завоюет сердца людей целого племени! Если бы Тауке благоволил только к кучке тюре, то давно пал бы от руки какого-нибудь своего завистливого соперника-сородича. Хан никогда не говорил: «Это свой, а это чужой»…
Много найдется среди родовитых степняков таких, кто злобится, ненавидит Тауке. Но не найдется среди них никого, кто осмелился бы в присутствии народа выступить против него, произнести хулу…
Одобрение, поддержка черни делает слово Тауке решающим, а имя – грозным. Поэтому Тауке не упускает ни одного случая, чтобы заслужить похвалу и одобрение простолюдинов.
Распутывая клубок наблюдений, мыслей о Тауке, о правилах, законах его ханского поведения, Абулхаир постепенно постигал науку правления, ее хитросплетения и секреты. Он готовил себя – по подсказке внутреннего убеждения – к чему-то большему, чем командование войском Младшего жуза. Готовил с молодых лет.
«В окружении Тауке находятся люди из родов, никогда прежде не взбиравшихся так высоко. Кто, например, командует огромным войском Среднего жуза? Выходца из бедных, не избалованных раньше вниманием и доверием, незнатных родов! И, конечно же, сильные роды уступили им дорогу не по своей воле – по необходимости. Потому что так диктовало время.
Выходцев из народа наверх вынесли не только красноречивые уста и крепкие руки, но и все более
