проклятый сон никак не шел к хану.
Абулхаир неотрывно глядел на небо. Звезды проступали все ярче и гуще, будто кто-то вновь и вновь зажигал их. Как любопытные дети, сгрудились они над самым отверстием шанырака и, казалось, подглядывали за ханом. Абулхаир представил себе небесную ширь, украшенную сияющими, игривыми звездами. Одна убегает от другой, а вон та несется, несется и, пробивая черное пространство, заполнившее собой мир меж землей и небом, падает с недосягаемой выси в бездну. Улетает на вечно от своих, теперь уже далеких, беспечных подруг и манит их за собой. И они льют ей вслед свой обильный щедрый свет, чтобы она не заблудилась, не ушиблась, не сгинула в мрачном чреве тьмы.
Представив, какая тьма окутывает мир там, сразу же за стенами шатра, хан невольно поежился. Невидно ни зги. Абулхаир поспешил перевести взгляд на звезды, к светлому, вольному, необъятному небу.
Звезды хитро подмигивали хану, точно намекали ему, что владеют какой-то великой тайной. Тайной, которая ведома им, но сокрыта от него, земного существа.
«Все это просто мне мерещится. А вдруг – нет? Затеяли возню, толкают друг друга, теснят, словно им не хватает места на бездонном, бескрайнем небе. Устремились все в центр, в одно место. Чего же они хотят, чего добиваются? – недоумевал Абулхар-хан. – Уж не твердят ли, как люди: «А меня ты видишь, меня? Я здесь самая яркая и красивая! Нет звезды прекраснее меня! Нет мне равной!..» Приглядишься, и становится ясно: самые яркие, не найдя местечка в центре, улетают подальше, чтобы не затеряться в этом скопище. Интересно, как всевышний создавал небо и эти мириады звезд?.. Если спросить об этом простого смертного, он, конечно же, ответит так: самые большие, самые яркие звезды аллах расположил в центре небес, вокруг них зажег почти равные им. Почти… Затем – чуть менее яркие, а по краям, у горизонта, разбросал тусклые, бледные звезды.
Однако это только на первый взгляд так кажется. Сколько прекраснейших звезд находится не в центре, а по краям вселенной. Сколько бледных закрепилось прямо на небесной макушке… На небе, похоже, царят те же законы, что и на земле… И звезды тоже делятся на благородные и простые, и у них нет равенства и справедливости. Как у людей… Как у нас, казахов».
Абулхаир почувствовал, что в нем нарастает раздражение. Он стиснул зубы, сжал кулаки: «Откуда это у нас пошло: «Сын, рожденный от старшей жены, сын рожденный от младшей жены»?.. Однако звезды мудрее людей, они не стесняются, не боятся светить полным своим светом, во всю свою мощь, даже если находятся внизу или с края… От скуки дети играют в альчики и, прежде чем начать игру, они перемешивают их. Так и господь. Для своей вечной игры, для развлечения он смешал всех и вся. Он сотворил сильного и слабого, умного и глупца – и все это перемешал. Ему забава, людям – мука…»
У хана защемило сердце. Ему казалось, будто чьи-то руки тянутся к нему, чтобы схватить за горло, сдавить, задушить. Мысли, которые он гнал от себя, боясь оказаться в их плену, обступали его, что мрак за стенами шатра. Абулхаир знал: стоит им нахлынуть, овладеть его душой – вся она будет изранена, истерзана. Тяжелые думы – как муравейник, в который ступил босиком. Отряхнешь одну ногу от шустрых насекомых, а они уже облепили другую. Убежишь от одной думы, другая – тут как тут: хватает, бередит душу, щемит сердце.
Абулхаир смежил веки, усилием воли направил мысли в другое русло. Однако и это не принесло ему облегчения. Такая уж, наверно, выдалась ночь, когда к человеку не идут легкие, утешительные мысли.
Он вспомнил куланов на дне рва, истекавших кровью, пронзенных пиками. зловещий, кровавый лес из камышовых копий. Несчастные куланы, бившиеся в предсмертных муках. Их глаза… покрывшиеся мертвой пленкой, с надеждой взиравшие на людей глаза, надежда и недоумение были в этих глазах: «Помогите! За что?.. Почему так не жданно, так жестоко обрывается жизнь? Где они, наши вольные неоглядные просторы?» Глаза молили дать ответ – почему? Молили о пощаде, о спасении от грянувшей внезапно беды. Не дождавшись ответа, они постепенно гасли, закрывались.
Абулхаир отвернулся, не выдержав этого зрелища. Он поискал взглядом вожака табуна. Нашел. Кулан бил ногами, залитый кровью. «Господи, - ужаснулся хан. – Сам он привел в эту западню косяк или не смог удержать могучий порыв куланов?.. Куланы своенравны. В них просыпаются древние духи упрямства, когда они слышат шум. Теряют осторожность, ни за что не свернут, не ускользнут от опасности. Будто вступают в единоборство с теми, кто их гонит».
Разом отрезвел хан, разом избавился от безрассудной, рожденной погоней горячки. Охотничий азарт угас.
… Да, воспоминания не принесли облегчения Абулхаиру. Он заново пережил эту бойню, картину за картиной.
Вдруг хана осенил мысль: «Аул Тайлана недалеко отсюда… Какой же тайный смысл был в его словах, которые он передал мне через Мырзатая? Обида в них или намек? Или предостережение? Я должен разобраться в этой загадке. Завтра же».
И внезапное это решение успокоило Абулхаира, вернуло ему силу и уверенность.
Равнина упиралась в гряду едва заметных белесых холмиков. Издалека они напоминали шрамы на боку заезженной лошади. В ложбинках между холмиками били роднички, и возле них лоскутками зеленела сочная трава.
Юрта Тайлана стояла около родник. Чуть в сторонке – поле, на нем поднялись дружные всходы. На поле возвышались фигуры чучел. В зарослях чия – за полем – пасся скот.
Полог юрты был небрежно откинут, точно платок неряшливой молодухи. К коновязи привязана рыжая кобыла.
Когда из-за перевала появились всадники, глухо залаял огромный пес, вертевшийся около юрты. Из нее выскочила женщина. Она увидела быстро скачущих всадников. Женщина повернулась лицом к полю и стала энергично махать рукой. Там двигались двое – Тайлан и сын.
Со вчерашнего дня, пересекая такыр и исчезая в глухих зарослях Иргиза, неслись мимо аула Тайлана дикие обитатели степи. Чтобы они не вытоптали поле, не повредили всходы, Тайлан не спал всю ночь, отпугивая их криками.
«Уж не грядет ли в степь какая-нибудь беда? – с опасением размышлял Тайлан. – звери просто так, без причины не покидают верховья, не ищут укрытия в зарослях!»
Тайлан издалека узнал внезапно объявившихся гостей, но с места не стронулся. Он был удивлен, пытался догадываться, с чем же они пожаловали к нему.
Спустившись с холма на равнину, всадник остановился, потом спешился. Его примеру последовали остальные.
- Абулхаир! – тихонько, словно сам себе, шепнул Тайлан. Мальчик недоверчиво глянул на отца.
Абулхаир отдал повод коня слуге и, поманив за собой Мырзатая, направился к полю. Тайлан нагнулся к сыну:
- Беги, встречай своего нареченного отца!
Смуглый мальчишка послушно двинулся вперед, к гостям, но поминутно оглядывался на отца, будто призывал его не отставать, не оставлять его наедине с ханом.
Тайлан и Абулхаир-хан приближались друг к другу, широко улыбаясь.
«Парнишка пошел в мать, такое же большеглазый, с таким же прямым носом. ладный сын у Тайлана», - Абулхаир потрепал мальчика по голове.
- Совсем джигитом стал, вон какой вымахал! – оживленно произнес хан.
Мальчик смущенно потупился.
- Слава всевышнему, что хоть узнал его! – с радостью воскликнул Тайлан.
- Недаром говорят: человек понимает, как стареет, глядя на своих детей, - улыбнулся Абулхаир и раскрыл объятия Тайлану.
Тайлану было стыдно и неловко за свою поношенную будничную одежду. Не так надо бы встречать хана. Он преодолел смущение и бросился к хану. Они направились рука об руку к юрте, одиноко темневшей вдали.
Когда-то юрта была шестикрылой белой красавицей. Теперь же свалялся, пропылился насквозь ее белый войлок, будто покрылся от старости паршой. Жена Тайлана не осмелилась подойти к гости и
