У Абулхаира непроизвольно сжались кулаки;
— Где их все начальники? Не допросили?
Был какой-то молодой тайши! Убит стрелой!
— Где он?
— Тело в ущелье, а голова — вот!
Султан Батыр бросил к ногам хана голову. У тайши было округлое темя, открытый лоб, приятное лицо, из тех, что с первого взгляда вызывают симпатию. Под прямым с узкими крыльями носом начали пробиваться усики. Доброе лицо — без следов гнева, злобы или мести... Кого-то он напоминал Абудхаиру, даже чуб и тот... О аллах!
— Где наш Нурали? — после паузы спросил хриплым голосом хан.
— Я здесь, отец! - откликнулся сзади сын. Мальчик лет двенадцати с округлым теменем и открытым лбом, над которым торчал чуб, подъехал ближе к отцу. Абулхаир бросил на него быстрый, испуганный взгляд, но ничего не сказал.
— Что будем делать с этим? — осведомился Батыр буднично, показывая на голову.
— Выбрось!
Когда хан усаживался в седло, султан Батыр все еще вертел в руках свой трофей. Потом швырнул в пропасть.
Кроваво-красное солнце застряло между двумя острыми вершинами, словно желая проститься с чем- то для него дорогим, что навеки исчезло из жизни там, на дне ущелья.
Абулхаир в тревоге посмотрел на багровый солнечный круг. Но теперь он будто игриво ему улыбнулся. «Как красная сука, лижущая кровь!» — передернулся Абулхаир. — Солнцу, получается, тоже безразлично, что творится на земле. Кровь течет, яд изрыгается, люди гибнут, мухи дохнут — ему все одно. Неужели ему безразлично, что этот мир не знает мира и покоя? А смута, грохот, смерть вызывают у него только любопытство - вон как пялится!»
Хан тихонько тронул коня. За ним из черного ущелья, укрытого черными тенями, двинулась, как туча, рать.
Абулхаир прибыл с войском в Сузак. Кони спотыкались о мертвые тела, остатки порушенных лачуг и опрокинутые юрты. В воздухе разносился протяжный собачий вой...
Хан добрался до Шолаккургана. И здесь джунгары все сровняли с землей...
И над Баба-Атой нависла зловещая тишина, и здесь враг не оставил ничего целым, кроме деревца, к веткам которого были привязаны пестрые разноцветные тряпочки. Словно напуганные щемящим зрелищем запустения, за холмами тоскливо выли волки.
Как только войско Абулхаира покинуло Баба-Ату, Тайлан поскакал вперед. Никто из джигитов не решился догнать его и вместе с ним добраться до его дома...
На рассвете Абулхаир и его воины приблизились к плоскогорью Кусеге. Вид знакомых мест взволновал Абулхаира. Его захлестнула горячая волна любви. Как много связано у него с одинокой юртой на краю обширного плоскогорья, которую он посетил впервые еще совсем зеленым юнцом в тот день, когда вышел у них с Тайланом спор из-за архара... Погнавшись за лисой — то ли во сне, то ли наяву - он снова очутился около этого очага — дорога привела или судьба... Перед глазами Абулхаира возник Матэ, сидящий на торе скрестив ноги и потягивающим чай. Патшаим, которая разливает чай, отставив в сторону мизинчик. Трепетала душа Абулхаира, задрожали губы.
Абулхаир соскочил с коня и пошел пешком. Все последовали его примеру.
Абулхаир взял с собой предводителей родов и батыров, и они направились к пригорку, где еще совсем недавно стояла юрта.
Абулхаир с трудом передвигал ставшие вдруг пудовыми ноги. Чем ближе подходил он к этой темно- серой куче, тем бешенее колотилось его сердце, тем больнее оно ныло. Абулхаир только сейчас понял, как дорога была ему эта одинокая юрта в безлюдной степи и люди, обитавшие в ней.
От юрты осталась зола и обуглившиеся куски остова. Абулхаир осторожно разворошил золу копьем, замирая от мысли, что вместе с юртой сгорели люди. Нет, к счастью, нет... Лицо Тайлана было сведено судорогой, губы шевелились: видно, благодарил всевышнего за то, что три самых близких для него в этом бренном мире человека живы, хотя и терпят муки. Живы...
Тайлан окинул печальным взором родные, поруганные места. Зазеленели посевы. Уж не один год Матэ находил особую отраду в работе на земле. Степняки всегда говорили о Матэ с особой гордостью и почтением. Однажды, рассказывали они, Матэ осерчал на биев, это случилось во время большого совета. Не прислушались бии к его наставлениям, к его словам, а был Матэ тогда главным бием. Осерчал и покинул совет. Накинул на плечи чекмень, сел на верблюда и, оттолкнув тех, кто пытался остановить его, уехал. Погрузил ночью свой скарб и откочевал, исчез. Утром люди проснулись, а от юрты Матэ лишь след остался. Стали они строить догадки, куда мог перебраться Матэ? В Хорезм — ведь его предки из каракалпаков? К родственникам жены — она из племени кипчаков? Может, в Бухару — решил стать святым?..
Пока люди спорили, Матэ добрался до северных отрогов Каратау и поселился там возле родника. Его жена, болезненная и слабая женщина, умерла вскоре от одиночества и тоски. Два из трех его верблюдов подохли, не сумели привыкнуть к чужому, незнакомому пастбищу. Старик остался на белом свете с единственным сыном да с одним дромадером.
Редко встретишь в степи человека, который не был бы наслышан о Матэ-батыре и его подвигах, беспримерной храбрости и удали.
Однажды, казахи передавали из уст в уста, Матэ в одиночку напал на большой джунгарский отряд, окруживший беспечного хана Жангира, и отбил, освободил его. Сам же бежать не успел, попал в плен.
Узнав о его отчаянной храбрости, контайджи призвал Матэ к себе;
— Если ты назовешь три самые сладкие вещи на свете, я подарю тебе свободу!
- Что может быть слаще жены, если она любима тобой и красива? Что может быть слаще сына, ею рожденного? Что может быть слаще смерти, если ни разу в жизни не осрамил свое доброе имя?.. Я изведал все эти сладости, теперь могу умереть спокойно! — ответствовал Матэ.
Контайджи отпустил его на свободу и в знак признания вины подарил ему чапан...
Матэ носил самую что ни на есть простую, невзрачную одежду, объясняя, что любая ценная вещь будет петлей для его острого языка и помехой для его чистого сердца. Не копил добро, не делал поблажек сородичам, говорил правду в глаза, за что и был прозван Неистовым Правдолюбцем... Был щедрым человеком: все, что получал за распутывание сложных тяжб, раздавал неимущим и калекам.
Когда-то — тогда Матэ уже не был бием — он отправился помянуть усопшего сверстника. По дороге ему повстречалась старая женщина.
Слыхала я от людей: один благодетель находится на Кебе, другой, Матэ, — на земле. Если ты и вправду Матэ, благодетельствуй меня! - обратилась она к Матэ.
Он отдал ей единственного верблюда, сам продолжил путь пешком...
Матэ обрабатывал землю, выращивал хлеб и овощи. Бродил по горам и ущельям, охотился - добывал мясо. Так и поставил на ноги Тайлана.
Абулхаир знал, кажется, все подробности и мелочи жизни этой семьи. Знал и любил, дорожил ими как самыми заветными воспоминаниями.
Тайлан подрос и сказал как-то Матэ:
— Отец, мои ровесники сели на коней. У меня коня нет. Может, мне поймать и приручить дикого кулана?
— Сынок, много раз я слышал от людей «спасибо», — улыбнулся Матэ. — Наверное, дела, за которые люди говорили мне «спасибо», не дадут тебе ходить пешком!
В один из дней Тайлан был на охоте и увидел в горах караван. Предводитель каравана подъехал на своем коне к юноше и поинтересовался:
— Ты чей будешь, сынок?
Тайлан не скрыл, ответил. Тогда незнакомец спешился и отдал Тайлану повод коня.
Ему приглянулся красавец конь, но он никак не мог решиться принять такой щедрый дар от случайного путника. Он принялся отнекиваться, а хозяин скакуна все протягивал ему повод и протягивал:
— Джигит, бери, не отказывайся! И горе, и счастье к человеку приходят вот так вот, нежданно! Не обижай меня. Одна только просьба у меня к тебе - передай поклон отцу!
