Что, если хан решил превратить его в заложника или пленника? Пойди, разберись, что на душе у этого непроницаемого человека. Удалось же ему обмануть и русских, и своих биев — вызвать целое посольство из Петербурга! «Отвезет теперь в Хиву вместе со всеми, да в придачу с телегами, полными добра, да и продаст там! Примет подданство Персии, Афганистана или Индии. Какая ему, в сущности, разница, чьим быть подданным?
Мысли эти словно подталкивали Тевкелева к пропасти. Тевкелев потерял надежду, что тряска по пескам и ухабам когда-нибудь кончится. Перед его глазами маячили тонкие, сухие ноги верблюдов, потные крупы лошадей, в ушах стоял резкий звон, который время от времени извлекали из бубнов джигиты — любители охоты. Хан, всадники, солдаты, башкиры, казахские женщины и дети... Весь мир, казалось, сосредоточился для него в этих разрозненных картинах. Тевкелев пытался представить себе Уфу, воеводу Бутурлина, Петербург, огромную залу Сената, склонившегося над картами Кириллова, закутанного в теплый платок Остермана — ничего не получалось! Пытался вызвать из памяти, как вышагивал по палубе корабля царь Петр, но и это ему не удалось. Не получалось, не получалось! Будто никогда он не был в России, будто вообще не было ее, не могло быть на одной планете с этими страшными и бескрайними песками, скрытыми корявыми, уродливыми кустами саксаула, темными зарослями чигиря...
— Эй, братцы, что это там синеет вдали? Гляньте-ка в-о-о-о-н туда! — донеслось до Тевкелева.
— Море, ей-богу, море!
— Хватит врать! Откуда в этой песчаной дыре — море?
— Наверное, мираж!..
Тевкелев разомкнул веки вгляделся — и неподалеку в самом деле плескалось море. Он закрыл глаза и снова открыл: море! Море! Волнуется под холодным осенним ветром, белеют гребешки на поверхности. Тевкелев глубоко вдохнул знакомый, любимый, такой родной запах моря. А вон и стремительные чайки — вонзаются в волны и взлетают вверх, — легкие, белые, прекрасные!
Тевкелева вдруг охватила радость, он повеселел. Куда-то исчезли раздражение и уныние, ему уже не мешали крики и гиканье джигитов, помчавшихся куда-то вслед за ловчими птицами.
Неожиданно из-за белесого утеса высыпала группа всадников — не менее сотни, отметил про себя Тевкелев, — и устремились прямо к нему.
— Ойбой, господин посол, скачите скорее к обозам! Если они схватят нас, всем нам - погибель! — заволновались башкиры из его свиты.
Тевкелев вскочил на коня и, охраняемый казаками и башкирами, поскакал назад.
Незнакомые всадники стали преследовать его, яростно нахлестывая коней, но им преградили путь солдаты. К солдатам поспешили на помощь увлекшиеся было охотой казахи. Поняв, что им придется туго, разбойники подхватили Таймаса, бросили поперек седла и умчались прочь.
Взбудораженное, испуганное кочевье вскоре достигло желанного места. Оно остановилось на полуострове, вонзавшемся в море.
Посольство расположилось на расстоянии голоса от ханской ставки.
На следующее утро полуостров окутала белесая пелена тумана. Туман становился все гуще и гуще и постепенно превратился в холодную нудную изморось.
Настроение Тевкелева и его людей было под стать мерзкой, гнетущей душу погоде. Все они были напуганы: если так, будут увозить, бросать поперек седла всех по очереди, что же останется от посольства? Кто на них напал? Почему хан молчит как каменный, не посылает никого на поиски Таймаса?
У Тевкелева голова шла кругом. Он старался найти ответы на бесчисленные вопросы, но все больше и больше запутывался. Только-только он начинает, казалось, выбредать из тупика, только обнаружит след, который приведет его к сути, тут как тут еще одна загадка, еще один клубок завязывается. Все, над чем он только что бился, ломал голову, превращается в бессмыслицу, в пустые, напрасные потуги отыскать истину!
С Абулхаиром они виделись редко.
Порою невзначай сказанное ханом слово рождало у Тевкелева надежду. Потом непонятное поведение того же Абулхаира гасило эту надежду.
Бывало, что хан не только по нескольку дней не появлялся сам, но и не давал о себе знать. Послу не оставалось ничего другого, как прозябать и томиться в бездействии и тревоге.
Однажды Тевкелева навестил родственник хана султан Нияз. «Жди новых загадок, — сказал себе Тевкелев. — Ничего! Одной загадкой больше, одной меньше, какая в сущности разница?..»
Султан Нияз ничем не походил на Абулхаира — ни лицом, ни повадками, ни речью. Был он рябой, очень смуглый, какой-то весь расслабленный, несолидный, легкомысленный. И хотя он происходил из тюре, люди относились к нему пренебрежительно: «Э-э-э, что толковать об этом Ниязе? Пустобрех!» Этот султан, ходила людская молва, только на то и годился, чтобы болтать языком да мотаться без дела по аулам...
Нияз просунул голову в юрту, протянул лениво: «Ассалаумагалейкум». Дождавшись приглашения, неловко протиснулся в дверь. Не снимая обуви, прошел на торь. Сначала снял вислоухую шапку, затем синюю бархатную тюбетейку, которая была под шапкой. Провел ладонью по лицу и голове.
— Ну, как ваши дела, здоровье, господин посол? — обратился он наконец к Тевкелеву.
— Как обычно. Без перемен, — сдержанно промолвил Тевкелев.
— А я знаю, кто были те разбойники. Джигиты Сырлыбая из рода шекты. Да-а-а... В одной из ночных перестрелок погиб племянник Сырлыбая. Вот его люди и уволокли Таймаса. Как плату за племянника Сырлыбая. Того и гляди, опять явятся! За добром, которое хранится в вашем обозе. Это уж как пить дать явятся! Да и правду сказать, люди нынче совсем пообносились, поистрепалась их одежонка. Пути на базар отрезаны, караваны мимо не проходят, раньше-то ходили, людям было чем поживиться! Да-а-а! Что же им остается делать? Надо ведь как-то прикрыть срам, хоть женам да детям, ох-хо-хо! Потому и налетят опять, ох налетят!
— Всем известно, как можно честным путем получить это самое добро. Почему не явится, как положено людям порядочным?
— Ха-ха-ха, — непринужденно рассмеялся султан. — Да разве времена наши приспособлены для порядочных. К тому же вы не знаете наших! Ведь многие сейчас бесятся от зависти, почему-де посол явился в аул Абулхаира, а не к ним пожаловал? Пожалуй вы к самым что ни на есть горлопанам да скандалистам, они были бы ниже травы, тише воды. Ходили бы перед вами согнув спины, склонив головы. Поднимали бы плети, размахивали бы ими, надрывались: «Почему не принимаете подданство белой царицы, когда я принял?» Все беды наши от зависти, поверьте мне. — Нияз вытащил из кармана табакерку, заложил за губу насыбай и продолжал, шепелявя: — Этот Сырлыбай не один. Он лишь кончик черной палки, той самой, которую суют под полог Абулхаира. Рукоять палки пока не показалась, но, ясное дело, покажется. Тайное станет явным. — Нияз сделал выразительный вздох. Он ждал, что ответит ему, как отреагирует на его слова посол.
Тевкелев хранил молчание. Он уже раскусил эту здешнюю хитрую манеру вести разговор. Скажут что- нибудь, намекнут на что-то и ждут, что ты ответишь. И хоть Нияз слывет недотепой, а тоже пытается вызнать, что да как...
— Ойбой, — так и не дождавшись от посла ни слова, начал медленно подниматься с места Нияз. — Если буду тут рассиживаться, пожалуй, не поспею засветло добраться до аула, в который направляюсь.
— Куда же вы собрались?
— А, туда, — сделал неопределенный жест рукой султан Нияз. — Нужно узнать, чьи аулы будут нынче зимовать здесь, в Малых Барсуках.
— А где аул Сырлыбая?
— Они, наверное, где-то там, — опять неопределенно махнул рукой Нияз. — Барханы Кызылкумов нынче в чужих руках. Младший жуз зимует в Каракумах и здесь, в Малых Барсуках. Однако маловато радости в этой округе, маловато: с одной стороны — туркмены, с другой — калмыки.
— Стало быть, вы заедете и в аул Сырлыбая?
Можно и заехать, отчего не заехать, коли появится дело.
— Не узнаете, что с нашим Таймасом?
— Коли надо, почему бы не узнать?
— Сколько людей у Сырлыбая, тех, которые представляют для вас реальную угрозу? Что бий намерен
