Однако вскоре Букенбай возвратился.
— Мы поговорили сегодня откровенно, как оно и положено друзьям. Не стоит упорствовать с упрямыми, не стоит! С безумными, которые не ведают, что творят, надо быть умными, иначе проиграем мы, а не они. Надо лаской повернуть их к себе лицом. Если же и это не поможет, будем думать, как нам быть дальше! — заключил Букенбай и еще раз попрощался с послом.
Проводив Букенбая, Тевкелев задумался: «Да, не скоро познаешь все тонкости и загадки, связанные с этими степняками! Характер народа действительно необходимо знать и понимать. Без этого можно таких ошибок наделать, что ой-ой-ой!»
В ту ночь Тевкелев спал спокойно.
Абулхаир же ворочался с боку на бок, никак не мог заснуть. Щедрые дары русской царицы висят на самом видном и почетном месте — на торе, — но никто не придет полюбоваться ими. Месяц уже миновал, как прибыло к нему русское посольство, которого он так ждал и с которым связывал столько надежд. Однако сердце его ни разу не задрожало, не затрепетало от радости. Лишь горечь и обида переполняли его.
Бии и батыры делают что хотят. Султан Батыр, его зять, его ближайший родственник, только тем и занят, что восстанавливает всех против него. И все потому, что он одержим злой обидой на Тевкелева: русский посол, видите ли, при встрече, вместо того чтобы открыть ему объятия, как сыну хана Кайыпа, имевшего когда-то связи с русскими, ограничился легким, небрежным кивком! Промах русского посла Батыр приписал коварству Абулхаира!
И пошло, и поехало!.. Учинили ему, хану, чуть ли не допрос по поводу того, зачем прибыло русское посольство! Запретили ему, хану, увидеться и поговорить с послом наедине. Поставили ему условие, чтобы все разговоры он вел с послом лишь в присутствии биев... Начали чинить разбой, дело чуть не дошло до насилия. А дошло бы, так всю вину свалили бы потом на него же! В душе каждого его противника затаилась черная зависть: почему это русский посол остановился в ауле Абулхаира, а не в его ауле! И все они, начиная с Батыра, спят и видят, чтобы напуганный разбоем и угрозами русский посол бежал бы из его аула искать защиты и спасения у других. А они, бии, потом сделают вид, что спасли посла от верной смерти, и тем заслужат милость и благодеяния русской царицы!
Посол... Тевкелев тоже не сразу его понял, не слушал, когда это было особенно важно и необходимо. Не знает он степь и ее законы, хоть и бывал не раз у разных, степных народов. Не сразу почувствовал, что у казахов свои привычки!.. Трясся над каждой тряпкой, вместо того чтобы одарить и тем самым задобрить биев. Не ведал о хитросплетениях отношений между биями, не знал обычаев и традиций, был чересчур несговорчив. Бот и наделал ошибок! Его промахи теперь тоже оборачиваются против хана.
«Почему я такой невезучий?! — метался по юрте Абулхаир. — Почему судьба столь несправедлива ко мне?.. Опасность над русским посольством не миновала. Кто может обещать, что не появится вновь разъяренная толпа и не поднимет руку на посла и на меня тоже?.. Вроде бы теперь я и посол лучше поняли друг друга, но все-таки... Боюсь, что мы с ним еще чужие. Вот Букенбай поладил с ним быстро и легко. Меня же все время что-то сдерживает, что-то мешает быть с ним до конца откровенным. А хотелось бы найти в нем опору и понимание!»
На следующий день Абулхаир опять неожиданно пожаловал в посольскую юрту. Вел разговор незначащий, сделал паузу и вдруг спросил:
— Господин Тевкелев! Если события повернутся против нас и народ не пойдет за мной, возьмет великая государыня меня под свое покровительство? Защитит от ярости людей, готовых убить меня? Даст мне войско, чтобы я подчинил их силой, если не смогу покорить словом? Могу я рассчитывать на то, что моя семья получит милостивое покровительство... — Голос хана дрогнул.
Недоброе предчувствие кольнуло Тевкелева: «Плохи наши дела, значит. Мы, стало быть, по-прежнему ходим голыми ногами по горячим углям...» Он пристально, долго вглядывался в лицо Абулхаира, потом произнес:
— Разумеется, можете! Царица не оставит вас на произвол судьбы. Как и любого другого своего подданного, доказавшего верность ей. Она окажет покровительство и вам, и вашим детям. Я имею специальный наказ от нашей государыни: «Если у хана будут какие-то свои, особые, условия пусть не стесняется, ставит!» Что до военной помощи, то она может быть в любое время оказана каждому из правителей, принявшему русское подданство.
Бледные щеки Абулхаира порозовели, и глаза озарились внутренним светом:
— Жизнь положу за белую царицу! Со мной... Мне не страшно умереть! Лишь бы дети не пострадали!
«Теперь мне ясно
Абулхаир наблюдал за послом, отчетливо представляя себе ход его мыслей: «А вдруг его тревога и растерянность пойдут мне на пользу? Будет больше слушаться меня, полагаться на мои советы? Надо уметь из всего извлекать пользу — на то я и хан!»
Утром ханский аул начал сниматься с насиженного места. На рослых черных дромадеров и поджарых рыжих атанов стали навьючивать разный скарб.
Тевкелев был удивлен этими поспешными сборами.
Слуга Абулхаира известил посла:
— Хан сказал, чтобы ваши люди валили юрты и грузили вещи.
Кочевье, как стая перелетных птиц, взяло направление на юг, удаляясь все дальше и дальше от прежнего своего становья, места, где не сбылись надежды людей, где их постигло немало разочарований и тревог...
Караван двигался между холмами, на верху которых масляно темнели заросли черного чигиря и пологны, а у подножий густели кустарники. Попадались колодцы с плетенными из саксаула срубами. Однако караван останавливался возле них ненадолго: люди вытягивали из холодных колодезных глубин бадьи с водой, поили верблюдов и снова отправлялись в путь.
Хан с небольшим отрядом ехал в стороне от всех. Когда всадники приближались к зарослям, три- четыре джигита принимались бить в бубны. Из чащоб выскакивали вспугнутые звери, и тут начиналось раздолье для охотников: свистели стрелы, хлопали крыльями ловчие птицы. Все оживлялись, радостно улыбались и шумели.
Равнодушными к этому оживлению оставались только Абулхаир и Тевкелев. Каждый был поглощен своими заботами и думами.
Тевкелева раздражали тяготы пути, однообразие и унылость степи. Однако больше всего его мучила какая-то безграничная печаль и безнадежность. Хотелось закрыть глаза и ничего не видеть — этот унылый, постылый мир, этот караван, эти пески без конца и края. Тевкелеву казалось, что степь высосала из него все соки, лишила душевных и физических сил, а возможно, и будущего. Что ждет его за теми вон холмами — должны же они когда-нибудь кончиться! Есть же, наверное, какая-то жизнь за ними? Или ничего нет, не осталось на свете ничего, кроме этого почти нереального мира? Будет ли когда-либо достигнута цель, ради которой он оказался здесь? Превратился непонятно в кого... Что ни велит ему хан — он все послушно выполняет. Куда он сейчас плетется вместе с кочевьем, зачем? Хан держится отчужденно в сторонке, не считая далее нужным объяснить это послу. И он — вопреки здравому смыслу — подчиняется воле этого сурового, хмурого человека, как бы отгородившегося от всего остального мира. И если не будет он, посол великой России, держаться за хана, опираться на него — а другой опоры нет, — погибнет и дело, и люди, и он сам. Умен и хитер Абулхаир! Знай себе помалкивает... О боже, зачем потащились они невесть в какую даль, будто бы есть какая-то разница: и там пески, и здесь пески, и там разбойный народ, и здесь, и всюду в этой проклятой стороне!..
Тевкелев был в полной растерянности, не знал — злиться ему, негодовать, страшиться, обижаться? Он начал даже подозревать хана, в самых черных замыслах. Там, на прежнем стойбище, хоть и было много врагов, но было и множество всякого люда: народ кругом, то одни наезжали в посольство, то другие. Случись с ним что, люди бы по крайней мере знали об этом, были бы свидетелями. А кто увидит, кто услышит, если произойдет самое страшное здесь, среди барханов? Уфа теперь далеко. Впереди — Хива.
