посчитал их платой за своих джигитов, подвергшихся унижению.
Посольство перебралось поближе к ханской ставке. Тайком от всех Тевкелев отправил гонцов в Уфу. Дни сменялись днями. Наступил ноябрь. Третьего числа вихрем налетели какие-то всадники и осыпали стрелами юрты, в которых жили русские и башкиры. Солдаты открыли стрельбу. Один из разбойников кулем свалился с коня. Остальные подхватили его и с воем, причитаниями и плачем ускакали прочь. Однако не забыли прихватить с собой семнадцать коней и трех верблюдов...
Через два дня после этого к стоянке Абулхаира прикочевал вместе со своим улусом Букенбай.
Букенбай вместе со своим двоюродным братом Кудай-назаром пришел к Тевкелеву. Посол и батыр встретились как старые друзья.
— Не бойся! Теперь я рядом, уж как-нибудь защищу тебя и твоих людей. Пусть только сунутся! — Букенбай погрозил своим громадным кулаком кому-то незримому.
Растроганный Тевкелев обнял Букенбая.
Он и все посольские почувствовали себя увереннее. Тевкелева опять потянуло на простор, он стал чаще выходить, гулять в окрестностях, подниматься на караульный холм.
Степь изменилась, будто приуныла. Холмы, надутые, как бока сытого ягненка, пожелтели. Еще недавно серебрившиеся под лучами солнца озера потемнели. В густых прибрежных камышах все замолкло: обитатели их, видно, скрылись куда-то, унесли с собой веселую возню и бодрые радостные звуки. Потянулись на юг птичьи стаи.
Потемнели, впитав осеннюю влагу, белоснежные кошмы на юртах. Тевкелев любил наблюдать, как хлопотали женщины, готовясь к зиме. Руки их так и мелькали, плетя циновки, раскатывая на их поверхности пышную шерсть, уминая ее, смачивая, опять катая, сваливая, — и все это, чтобы получить войлок. Потом неутомимые руки снова мяли, уплотняли, скручивали войлок, чтобы он превратился в плотную теплую кошму.
Природа и обитатели аулов готовились к зиме... К чему готовить себя и своих людей ему, Тевкелеву?
Никто больше не изъявлял желания принять присягу на верность России. Может быть, размышлял Тевкелев, самым лучшим было бы сесть на оставшихся коней и под покровом ночи двинуться в обратный путь? Однако пропустят ли их через степь? Сомнительно! Если предположить, что им удастся ускользнуть от разбойников, то что ждет его дома? Только не распростертые объятия. Какие-уж там распростертые объятия, если он, посол, не справлялся со своей миссией?..
Как бы эта негостеприимная степь не оказалась моим последним пристанищем! — тяжко вздыхал Тевкелев. — Как бы не кончились здесь мои дни, не оборвалась здесь моя жизнь, полная скитаний, лишений и тревог! Меня и моих подчиненных вполне может постигнуть участь Бековича-Черкасского. У того хоть было огромное, хорошо оснащенное войско. Сгинем тут, и никто не найдет следов наших! Не упустит, боюсь, этот упрямый, отчаянный народ добычу — перережут нас как баранов, а добро царское поделят между собой...»
Тевкелев чувствовал себя одиноким, всеми покинутым, никому не нужным здесь, на самом краю света... Он мучился оттого, что не было ни вестей, ни помощи из Уфы, его одолевали мысли о том, дошли ли его люди, донесли ли правду до своих о бедственном положении посольства? Наверное, там, на родине, что-то предпримут, что-бы их спасти. А пока вся надежда была на Букенбая. Отозвался, прикочевал со своим улусом сюда! Загадки задает степь... Почему этот батыр идет наперекор своим соплеменникам? Почему готов защищать чужаков?.. Непонятный, чудной, странный народ...
Нашлись люди, принявшие русское подданство, их мало, но они есть, и никто не смог заткнуть им рот или запретить поступить по-своему. Ведь присягнули же тридцать человек, не испугались, не озирались со страхом по сторонам!
«Недаром гласит народная мудрость: много ям и рытвин в незнакомом месте. Не похожи казахи ни на один другой народ, с которыми сводила меня судьба. Надменные и наивные, грубые и добрые, жестокие и равнодушные. Ругаются, поднимают голос на самого хана! Пожалуй, здесь у хана ничего нет, кроме титула и, наверное, богатства. Нет подлинной власти... Чуть что — он гонит гонцов к Букенбаю. Чем же определяется здесь влияние и власть? Скорее всего реальной силой и богатством. Интересно, сколько в степи людей, подобных Букенбаю? Неспроста Абулхаир твердит мне: «Удастся задобрить влиятельных людей — остальные сами пойдут за ними». Неужели казахи так жадны до чужого добра? Или просто любят похвастаться друг перед другом подарками как символами почета и уважения, им оказываемого?»
Однажды к Тевкелсву неожиданно прибыли Абулхаир-хан, Букенбай и Кудайназар. Они были на этот раз не одни — с ними еще трое незнакомых мужчин, похожих друг на друга как две капли воды: все большеглазые, с мясистыми носами. Того, что выглядел постарше, звали Кара-батыр, имена остальных не задержались в памяти Тевкелева.
Посол угостил их русским обедом, и, судя по всему, он им очень понравился. Букенбай жевал со смаком сдобный хлеб, испеченный по особому рецепту с сахаром и перцем, и приговаривая:
— Ох-хо-хо! Эти русские, оказывается, тоже кое-что умеют... — И при этом добродушно похохатывал.
Когда же принесли кипящий самовар, Абулхаир не выдержал и попросил посла:
— Будете, господин Тевкелев, уезжать на родину, оставьте нам эту штуку на память. Мы будем бережно хранить ее и вас вспоминать.
Гости пили чай с наслаждением. И чем больше стаканов они выпивали, тем заметнее светлели их лица, тем разговорчивее и добрее они становились.
Тевкелев был несказанно доволен.
Беседу начал Букенбай, чувствовавший себя у посла своим человеком:
— Вы, господин посол, извините нас за беспокойство, которое вам причинили. Казахи как дети, не разберутся толком что к чему, что хорошо, а что плохо: шумят, скандалят... Потом каются, не знают, как загладить вину.
Букенбай, видно, опасался того, что русский гость составит себе превратное представление о его сородичах, которых он хоть и клял, и ругал, но любил преданно.
— Все это происходит оттого, что живем мы не как другие народы: каждый сам себе хозяин на своем холме, — включился в беседу Абулхаир. — Вот и привыкли обо всем судить сами. Однако не стоит нам раньше времени отчаиваться. Надо терпеливо ждать и действовать осмотрительно, без спешки. Не надо скупиться на сладкие речи, жалеть ласковых взглядов. — Абулхаир сделал большой глоток чаю.
— Мы всегда будем рядом с тобой, господин Тевкелев! Поддержим и словом, и делом! — подхватил нить беседы Букенбай. — Завтра строптивцы превратятся в овечек, сами за тобой побредут, вот увидишь! Мы и пришли к тебе затем, чтобы сказать это!
— Спасибо вам, — ответил посол. — Если еще кто-то захочет стать нашими подданными, я никому не откажу, даже самым строптивым. — Он улыбнулся. — Никто не будет обойден добротой и милостью нашей государыни. Нy а коли есть такие, кто не имеет желания оказаться под покровительством России, что ж, на то их добрая воля! Ни за кем не стану бегать «с развевающимися полами», так, кажется, любите говорить вы казахи? — еще шире улыбнулся Тевкелев.
Абулхаир заговорил снова:
— Я действовал, господин Мамбет, из самых добрых побуждений. В надежде, что посольство ваше принесет моему народу благо. О том не жалею. Даже если все от меня отвернутся, я не изменю своего решении и не усомнюсь в правоте своего дела. Стою и буду стоять на том даже под угрозой смерти! — Абулхаир произнес эти слова тихо, но с такой убежденностью и решимостью, что у Тевкелева от полноты чувств перехватило дыхание.
Он стремительно встал, со звоном открыл сундук и вытащил оттуда соболью шубу, соболью шапку и саблю редкостной работы.
— Позвольте вручить вам это за вашу службу и за вашу верность! — торжественно обратился Тевкелев к Абулхаиру.
Хан накинул себе на плечи шубу, надел шапку, прицепил саблю:
— Да пусть льются лучи аллаха на ее величество царицу!
Казахи один за другим поздравили хана.
Гости тепло распрощались и ушли довольные и гордые.
