живу как слепая, я не знаю теперь даже своего настоящего имени. Что это за имя, что за дома, и почему все вокруг, твой Наинский, тетка-собачница, даже сумасшедший старик на улице, бомж какой-то, все что-то знают про меня, знают и молчат, молчат? Оно что, это имя, проклято? Проклято, да? Скажи! Как я попала в этот бред?
– Постой, – пришел в себя Дах. – Какая тетка, какой старик? Ты что, ходишь по улицам и у всех спрашиваешь?..
– Да. Если б так было можно, – устало всхлипнула девушка и вдруг порывисто прижалась всем своим белесым телом к Даниле. – Спаси меня, только ты можешь это сделать, я схожу с ума, я люблю тебя, мне ничего не надо, ты необыкновенный, несчастный, гордый…
И сердце Данилы не выдержало.
– Хорошо, – поспешно остановил он поток слов, после каких, как правило, у женщин начинается истерика. – Я сейчас тебе все расскажу, только успокойся. – Он накинул на нее первую попавшуюся под руку тряпку и усадил к себе на колени.
– Ну сама подумай, зачем мне было тебе все это говорить с самого начала, – начал он издалека, лихорадочно придумывая что-нибудь подходящее и правдоподобное. – Да я и сейчас толком не знаю, нужно ли тебе все рассказывать. Видишь ли, Аполлинария – имя несколько… неприличное, но, конечно, не само по себе, с греческого его можно перевести как «убийственная», от «аполлюо» – губить, – Дах напряг память, вороша свои скудные познания в греческом, – а по неудачному выверту судьбы, то есть литературы… В общем, в Средние века, когда только начали зарождаться светские произведения – а начали их писать, тем не менее, монахи, – был один такой флорентийский монах Рауль… Розендаль-и-Корневон. И он, трудно себе представить это в тринадцатом веке, сочинил пренепристойнейшую повесть, в которой изобразил одну христианскую святую в виде распутной девки и описал ее неприличные приключения. К несчастью, он решил назвать свою героиню Аполлинарией. – Девушка молча слушала, никак не выражая удивления. – Разумеется, мало кто вообще слышал об этом авторе, не то что читал. Все это литература для специалистов…
– А ты… специалист?
– Когда-то я учился на филологическом. Так вот, так было до последнего времени. Но с тех пор, как наши издатели потащили в народ всю гадость, которую только можно выкопать, выплыла и эта книжонка наряду с Аретино и де Садом – и теперь каждый осел может ее прочесть. Так что я не удивляюсь ни теткам, ни бомжам, не говоря уже о Борисе, который всегда был падок на подобные штучки. И за разговоры с тобой об этом он еще свое получит. Вот так.
Апа устало прикрыла глаза.
– И поэтому ты тогда пошел за мной?
– Я не сумасшедший. Просто ты мне понравилась. А вообще, ты лучше никому больше не представляйся своим полным именем, ладно? – на всякий случай обезопасил себя Данила.
– А что означают все эти дома?
– О домах мы с тобой вместе посмотрим в книжке.
– Я не о том. Почему мне мерещатся всякие странности? Этот голос, говорящий чужие слова?
– Это от перенапряжения. Ты попала совершенно в другую среду, творческие усилия – конечно, на неокрепшее сознание они действуют непредсказуемо. Месяц отдыха, витамины, прогулки на воздухе – и все пройдет. Не бойся.
Девушка незаметно начала засыпать у него на руках.
– Ну все, завтра рано вставать.
Он положил ее на тахту и ушел в кухню.
Пусть, если захочет, ищет фантастического Корневона, а Наинскому надо позвонить и выяснить их разговор поподробнее. С Наинскимто просто, а вот что там за собачница такая, да еще и старик? Сумасшедший?.. По многолетнему опыту Дах знал, что во время поисков не следует пренебрегать никакими мелочами, даже кажущимися нелепыми и нестоящими на первый взгляд.
Несколько лет назад он вышел на шпагу шестнадцатого века, совершенно случайно, всего лишь услышав разговор двух парней в метро. А придурковатые бомжи знают порой гораздо больше, чем кажется многим из нас. К тому же бомж, которому знакомо имя Аполлинария, явно из бывших, или, как расшифровывали в Совке, «бич» – бывший интеллигентный человек. И собачница – о, это многочисленное племя имеет самые невероятные знакомства и связи. Конечно, найти обоих теперь дело почти немыслимое, но со стариком проще, нужно только подробней расспросить девочку о нем.
В том взвинченном состоянии, в котором находился сейчас Данила, спать было немыслимо. Он вернулся в комнату и довольно грубо разбудил Апу.
– Ничего страшного, только скажи мне, где ты встретилась со стариком, который тебе ничего не сказал?
– Я… не помню. Кажется, я шла в сторону… ну, где-то там, где мы в первый раз ели с тобой в украинском ресторане… А зачем ты спрашиваешь?
– Это тебя не касается. Вспомни еще что-нибудь.
– У него еще были две собаки, огромные, но одна поменьше, такие серые… Или нет, кажется, черные.
– Отлично. Ну все, спи, спи.
Уже на лестнице он достал мобильник и набрал номер.
Стоял характерный для города день: раскаленный, пыльный, зловонный, туманящий сознание. Именно в такие дни воспаляется мозг, и в нем зарождаются надуманные, но приобретающие огромную власть над душой мысли. В чахлом Юсуповом саду, давно позабывшем иные времена и возможности, бродили редкие гуляющие. Пыльные дорожки, чахлая зелень, горы подсолнечной шелухи.
По одной из них возле затянутого тиной пруда шла молодая дама без шляпки, но с зонтиком. Впрочем, и зонтик она использовала отнюдь не по назначению – вместо того чтобы держать над головой, волокла за собой, с каким-то детским изумлением глядя на оставляемый им причудливый след.
Дама была настолько увлечена занятием, что не заметила, как со стороны особняка Гуаренги к ней торопливо подошел господин в сером летнем пальто, приобретшем свой благородный цвет то ли от старости, то ли от пыли. Он долго смотрел на задумчивую даму и только потом осторожно окликнул:
– Милая!
Дама вздрогнула, густо покраснела и бросилась к подошедшему. По ее движениям было видно, что она решительно не знает, что делать: подать ли по-английски руку или броситься на шею. Несомненно, тут была связь, но связь недавняя и неопределенная. Мужчина тоже стоял несколько растерянно, покусывая редкие светло-рыжеватые усы.
Наконец, они кое-как взяли друг друга под руки и пошли, непроизвольно стараясь держаться тени и края сквера.
– Что твои лекции? – через пару минут спросил он, видимо, лишь затем, чтобы спросить хотя бы что- то.
Дама досадливо отмахнулась.
– Зачем ты говоришь пустяки? Я не затем попросила тебя прийти.
Мужчина нахмурился.
– В таком случае удобней было бы встретиться в другом месте.
Она счастливо вспыхнула, но, останавливая себя, снова энергически взмахнула рукой.
– Нет, не сейчас. Я хотела сказать тебе о своем сне. Я не вижу в нем никакого смысла, но, знаешь, как- то… тревожно. Впрочем, все это глупости, да и зачем я стану мешать тебе… – Дама оглянулась с тоскою в серых глазах. Действительно все вокруг имело какой-то прелый и пресный вид, пахло рыбой и непроветренными перинами, а по ближней аллейке ковылял инвалид.
– И все же? – чуть улыбнулся ее спутник, тоже оглядевшийся, но воспринявший увиденное очевидно по-другому.
– Ну, как хочешь. – Дама остановилась. – Представляешь ли ты комнату большую, полупустую, с топорною мебелью? Но скатерть, ковер прекраснейшие, настоящие персидские. Я именно хорошо помню, что самой дорогой работы. И я сплю, а ты вдруг приходишь – и мне страшно.
