Дом большой, с прислугой, а ботинки снимать заставляет. Поэт страсть как это не любил – противно в носках сидеть, как будто голой жопой на снегу. В Европе такой дикости нет, а в европах поэт бывал, на семинарах и на сборищах по линии ЕС.
Барду было все равно, он привык. Первый раз было неудобно – носок дырявый попался. Творческий человек – он как дитя. Жена дала рваный, он и надел. Потом вечером вломил ей в сердцах и песню написал о носке, жене и о слезах, капающих как воск свечи вечерней.
За стол сели, а на столе голяк. Хозяин шампанское дорогое открыл и конину вяленую поставил на закуску, смотрит на них и говорит:
– Вот пробуйте, тонкая вещь, мужик один научил в Париже, говорил, что так у султана Брунея подают, он-то вкус знает.
Поэт пить не стал, не любил он шипучку эту – пучит потом, а с кониной вообще чистая блевотина, но смолчал, сказал, что водки подождет, если можно.
Бард выпил и заел конем, похвалил неискренне, но хозяин пьет – чего выделываться в гостях?!
Хозяин выдул бутыль, сказал размеренно:
– Да, далеко нам, сиволапым, до нюансов высокой кухни! – И укоризненно посмотрел на поэта. Сам он себя таким не считал, держал даже повара в городе с поддельным удостоверением трех звезд – Мишлена (Москва сосет! Край – рулит!).
После аперитива он достал из холодильника своей, краевой, водки.
– Лучше «Грей Гуса», – сказал он и нарезал сала своего, нарезал от души целое блюдце чайное, и хлебца поставил три кусочка – чего на ночь нажираться?
Бард сала взял и съел, хозяин посмотрел на него и промолвил:
– Что же вы, батенька, сало трескаете? Это же закуска!
Бард жрать хотел – после конины разобрало, аппетит проснулся.
Выпили по одной, и гости по привычке стали слушать речь хозяина «Как нам обустроить Россию».
Слушать надо было внимательно, глаз не отводить, нить не терять, внимать и не закусывать, курить можно, но нежелательно.
Двадцать минут промелькнули как годы, пора было по второй, но команды не было, да и сала уже не было – съел его хозяин как аргумент, что встает Россия с колен, сосредоточивается.
Он заметил, что сала нет, достал батон ветчины и, гордый, дал понюхать поэту как человеку тонкому, со вкусом. Поэт понюхал и тоже есть захотел. Второе блюдце затрещало под тяжестью трех ломтиков ветчины, сочной и розовой.
Выпили по третьей за третий срок – хотя и не по закону, но надо. Бард и поэт проявили лояльность, молча выпили и со слюной потянулись к ветчине, но не вышло.
В дом влетели два лохматых кавказца, любимые собаки хозяина. Он заулыбался, взял с блюдца два кусочка ветчины скормил им, третий взял себе, гости сглотнули.
Поэт аж захолодел, боялся он собак смертельно. Одна из них положила ему голову на колени и обнюхала яйца, ему стало нехорошо – богатое воображение выдало картинку, что его окровавленные яйца лежат на полу, и он потерял на секунду сознание. Никто не заметил, кроме собаки, она не любила мертвых и отошла.
Собаки убежали, и бард предложил спеть свои хиты, хозяин его остановил: он еще не все сказал, для культуры время не наступило.
Он завел речь о Сибири, которой прирастать будет Россия, и пересказал свой план: надо столицу перевести в край и сделать из него Вашингтон, его краевая резиденция станет Белым домом, а он, конечно, Президентом.
Мысль смелая, можно и присесть за такие планы, но тут все свои, мечту не убьешь.
Поэт уже ничего не хотел, напился и наелся, хуйни наслушался, и так ему жалко стало себя, что он чуть не заплакал.
Бард еще надежду не потерял на зданьице, опять спеть хотел про красоты края, он даже тайно надеялся, что гимн края будет писать он, а не этот сраный поэт. Много о себе понимает диссидент ебаный! Знал бы хозяин, что читал про него у начальника таможни в бане и все смеялись: и прокурор с чекистом, и даже сука эта из министерства культуры, зажавшая барду федеральный грант.
Пили уже без закуски.
– Поздно уже, – сказал хозяин в три часа ночи, – завтра на работу. – И стал убирать со стола водку. Больше на столе ничего не было.
Вышли на порог два художника, и поэт сказал:
– Больше не пойду! Хватит! Пусть платит! Блядям из Москвы по двушке платит, а нам ничего! Пусть штуку платит хотя бы! Может, я сосу хуже, но я поэт и требую уважения!
Бард промолчал, он еще надеялся.
Хозяин выключил свет, вздохнул тяжело и проговорил:
– Все-таки какие алчные эти твари! Одни бабки на уме, никакой тонкости, ну как с ними Россию поднимать?!
Смерть человека в прощеное воскресенье
Из пункта А без цели ехал в электричке человек, назовем его Х. Ему было 28 лет, родом из Рязани, и он ехал в Москву совсем не за песнями.
Петь ему не хотелось – три месяца он отработал на стройке коттеджа в бригаде и после всего в конце получил по роже, а денег не получил. Бригадир всех кинул, бригада бросилась к хозяину, но он влезать не стал, велел охране выкинуть их за ворота и забыл о них.
Охрана выполнила приказ, и Х., получив по харе, вылетел за ворота с пустой сумкой с грязным бельем, без копейки и без паспорта.
Как ехать домой с пустыми руками, он не понимал, сел в электричку и поехал в Москву. Из пункта Б, из своего дома, выехал коммерсант У. вместе с семьей – в Москву, на прогулку, в музей и на обед. Суббота – день семьи.
Настроение У. было благодушным, выборы прошли (он не ходил), налоги он заплатил и считал, что все неплохо, несмотря на некоторые отдельные недостатки в работе СМИ. Если бы они не показывали в новостях, кто кого убил и про пенсионеров, то жить можно было, но они показывали нищих и бродяг, обманутых вкладчиков, детей, валяющихся на улице. «С этим как-то надо бороться, зачем показывать? – думал У. – Не дело это».
Х. ехал и не понимал, как же ему заявиться домой с таким результатом – дома жена, ребенок, столько планов и голый васер. Он сжимал кулаки, думал, но решения не было.
Он вышел на «Белорусской» и пошел пешком без цели, без смысла – просто шел, мимо него мелькала воскресная толпа, приодетые дети с папами и мамами, жующие и смеющиеся, пролетали блестящие машины, в которых сидели успешные люди с сытыми детьми и спокойными женщинами, у которых мужья – надежный тыл. Х. свой бой проиграл.
Он не был завистлив, не хотел у всех отобрать и поделить, он хотел свое, он играл по правилам, но проиграл – его тыл стал фронтом, и он погиб на передовой от выстрела в спину.
У. ехал в теплой машине и держал за руку дочь. Он сделал все, чтобы его семья была защищена: поселок с охраной, частная школа, частный врач, собственная электростанция на участке и скважина, все автономно. Из пункта А шел Х., и он не знал, что есть люди, так хорошо подготовленные к выживанию в любых обстоятельствах, что не боятся конца света.
Его собственные обстоятельства вели его к Храму, он хотел зайти в храм Христа Спасителя и спросить, за что ему назначили приговор, где его спасение.
День был в Прощеное воскресенье, всех надо было простить, но как? Как жить? Как можно было простить человека, который его обрек? Он шел и хотел спросить, что ему делать и как жить дальше, он шел с надеждой обрести ответ.
У. знал свой план на оставшуюся жизнь: вырастить дочь передать ей дело, дожить у моря в окружении внуков, но встреча уже была назначена.
Х. шел уже второй час, ориентируясь на золотые купола. Храм приближался, вера крепла, он уже стоял на бульваре, видел людей, входящих в храм, но его кто-то потрепал за рукав.
Два молоденьких милиционера остановили его для проверки. Паспорта нет, денег нет, он понял и рванул
